А поскольку интеллект (продолжала она) никогда нельзя считать совершенно здравым, если тело не является абсолютно здоровым, физически больной индивидуум не способен вынести хоть сколько-нибудь ценного суждения о подобных предметах. Тело — это всё; и, возможно, отнюдь не обязательно, чтобы это было такое уж крепкое тело (она сказала так, ибо понимала, что я думаю о той старой и хилой на вид публике, какую видел в банке), зато оно должно пребывать в превосходном здравии; в таком случае, чем менее действенной физической силой оно обладает, тем вольнее будет работать интеллект и, следовательно, тем вернее будут его заключения. А это значит, что люди, которых я видел в банке, были теми самыми, чьи мнения имели наибольшую ценность; а ведь эти-то люди и утверждали, что достоинства банка бессчетны, и даже изображали дело так, будто получают текущую прибыль в гораздо большем размере, чем имеют на то право. Она продолжала вещать в том же духе и не останавливалась, пока мы не вернулись домой.
Она, конечно, могла говорить всё, что ей нравится, но манера, в которой она это излагала, была совершенно не убедительна, и позднее я не раз наблюдал безошибочные признаки всеобщего равнодушия к этим банкам. Их приверженцы часто отрицали, что такое равнодушие имеет место, но делали это в выражениях, звучавших скорее как дополнительное доказательство его существования. Во времена коммерческой паники и всеобщих бедствий людям, за редкими исключениями, даже в голову не приходит обращаться к этим банкам. Ничтожное меньшинство может так поступить, кто-то по привычке и благодаря внушенным еще в раннем возрасте представлениям, кто-то движимый инстинктом, который побуждает нас хвататься за любую соломинку, когда мы чувствуем, что тонем, но лишь считаные единицы — из искренней веры в то, что Музыкальный банк сможет спасти их от финансового краха, если они будут неспособны выполнить обязательства в валюте другого рода.
В разговоре с одним из управляющих Музыкального банка я решился намекнуть на такое положение дел настолько откровенно, насколько позволяла вежливость. Он сказал, что всё это было более или менее верно до недавнего времени, но теперь они во всех банках страны вставили новые витражи, отремонтировали здания и расширили регистры у органов; сверх того, президенты банков принялись ездить на омнибусах и выступать с завлекательными речами перед людьми на улицах, а к тому же, памятуя о возрасте их отпрысков, стали дарить ребятишкам разные разности, видя, что те капризничают или озорничают; так что впредь всё пойдет лучше некуда.
— Но сделали ли вы что-нибудь в части денежной политики? — робко поинтересовался я.
— В этом нет необходимости, — возразил он. — Ни малейшей, уверяю вас.
Однако всякому было ясно, что денежные знаки, выпускаемые этими банками, — вовсе не те деньги, на которые люди покупают хлеб, мясо и одежду. С первого взгляда могло показаться, что деньги настоящие, чеканка на аверсе и реверсе у них часто бывала очень красивая; и не то чтобы это были фальшивки, сделанные затем, чтобы в повседневном обороте их по ошибке приняли за подлинные деньги; они были чем-то вроде игрушечных монет или фишек для счета при игре в карты; ибо, несмотря на красоту рельефа, материал, на котором этот рельеф чеканился, почти ничего не стоил. Некоторые монеты имели станиолевое покрытие, но по большей части их делали из простого металла, а что это за металл, я так и не смог установить. На самом деле изготавливали их из целого ряда металлов или, точнее сказать, сплавов, иные были твердыми, другие легко гнулись и принимали едва ли не любую форму, какую их владельцу заблагорассудилось им придать.
Каждый знал, что ценность их нулевая, но все, кто претендовал на респектабельность, считали долгом владеть несколькими такими монетами и чтобы их видели у них в руках либо в кошельках. Мало того, они изображали дело так, будто монеты, находившиеся в реальном государственном обороте, это просто мусор в сравнении с монетами, отчеканенными Музыкальным банком. Страннее же всего было то, что эти же люди, бывало, потихоньку посмеивались над этой системой; вряд ли была хоть одна инсинуация, имеющая эту систему целью, к которой они не отнеслись бы терпимо и даже ей не поаплодировали бы, будь она опубликована анонимно в одной из ежедневных газет; но если бы то же самое сказали им прямо в лицо и без всякой двусмысленности — все существительные в нужных падежах, и все глаголы на местах, так что никакие сомнения, о чем именно идет речь, невозможны — они, без сомнения, сочли бы себя глубоко оскорбленными и обвинили такого говоруна в том, что он не на шутку болен.