Мне известны даже случаи, когда родители покупали право на должность кассира, подразумевавшее гарантию, что один из сыновей (на тот момент, возможно, дитя) со временем ее займет. И парнишка подрастал — причем его уверяли, что его ждет судьба достойного и уважаемого человека — не имея никакого понятия о чугунных колодках, которые уготовили ему покровители. Кто мог открыть ему глаза на то, что вся эта затея выльется в ложь длиною в жизнь и что напрасно будет роптать на невозможность вырваться из цепей этой лжи? Должен признаться, мало что в стране Едгин возмущало меня больше.
А все же и мы, даже в Англии, делаем кое-что, не так уж сильно от этого отличающееся; а что касается двойственной коммерческой системы, так во всех странах имелись и имеются, с одной стороны, закон, которым все руководствуются, а с другой, еще один, который, хотя и считается более священным, но оказывает несравнимо меньшее влияние на повседневную жизнь и дела граждан. Похоже на то, что потребность иметь помимо «общеприменительного» закона еще некий второй, подчас даже конфликтующий с первым, имеет источником что-то лежащее в самой глубине человеческой натуры. Трудно представить, чтобы человек смог стать человеком иначе, чем путем постепенного осознания истины, что хотя очертания мира видятся нам грандиозными, пока мы в нем обретаемся, но куда как мал становится он, когда мы его покидаем.
Когда человек дорастает до осознания, что в вечном единстве природного Бытия и He-Бытия мир (и всё, что он в себе содержит, включая человека) сочетает в себе как видимое, так и невидимое, он начинает чувствовать потребность в двух жизненных уставах: одном для видимой и другом для невидимой стороны вещей. Дабы обрести законы, управляющие миром зримым, он обращается с требованием об их издании к зримым властям; что же касается законов мира невидимого (о коем человек не знает ничего, кроме того, что он существует и что он могуществен), он взывает к незримой власти (о коей, опять-таки, не знает ничего, кроме того, что она существует и что она могущественна), и этой незримой власти он даёт имя Бога.
Иные из бытующих в стране Едгин представлений об интеллекте нерожденных эмбрионов (к сожалению, я вынужден оставить читателя без описания этих представлений, ибо оно потребовало бы слишком много места) навели меня на мысль, что едгинские Музыкальные банки (равно как, возможно, и религиозные системы всех стран на свете) являются ныне, в той или иной степени, попыткой удержаться на стороне неизмеримой и неосознанной инстинктивной мудрости миллионов былых поколений в противовес мелким, осознанно-рассудочным и эфемерным заключениям, сделанным также исходя из мудрости поколений, но всего лишь последних тридцати-сорока.
Свойство, способствующее сохранению системы Музыкальных банков (и отличающее ее от идолопоклоннических воззрений, которые сосуществуют с нею и которых я коснусь позже), состоит в том, что хотя она свидетельствует о существовании царства не от мира сего, она не делает попыток проникнуть сквозь завесу, скрывающую это царство от глаз человеческих. Именно в этом состоит ошибка всех религий. Их священнослужители стараются нас уверить, что знают о невидимом мире больше, чем когда-либо смогут знать те, чьи взоры ослеплены миром видимым, — забывая, что ежели отрицать существование невидимого мира плохо, то претендовать на то, что нам известно о нем нечто большее, чем просто факт его существования, ничуть не лучше.
Глава эта и так получилась длиннее, чем мне хотелось, но я считаю нужным добавить, что, несмотря на спасительное свойство, о котором только что упомянул, я не могу отделаться от мысли, что едгинцы находятся на пороге неких капитальных перемен в области религиозных воззрений или, по крайней мере, перемен в той их части, что находит выражение в деятельности Музыкальных банков. Насколько я мог понять, не менее 90 % населения столицы смотрят на банки с чувством не столь уж далеким от презрения. А если так, любое потрясение, которое наверняка произойдет, может послужить ядром нового порядка вещей, находящегося в большей гармонии как с разумом людей, так и с их сердцем.
XVI. Аровена
Читатель уже, наверное, уяснил вещь, о которой сам я начал подозревать, и суток не прожив в доме г-на Носнибора: хотя Носниборы оказывали мне всяческое внимание, я не в состоянии был сердечно к ним привязаться — ни к кому за исключением Аровены, которая во всём от остальных отличалась. Носниборы не принадлежали к лучшим образцам едгинцев. Я видел многие семьи, с которыми они обменивались визитами и чьи манеры очаровывали меня несказанно, но преодолеть изначальное предубеждение против г-на Носнибора, растратившего чужие деньги, я так и не смог. Г-жа Носнибор также была весьма практичной и даже суетной женщиной, однако послушав ее разговоры, можно было подумать, что возвышенней, чем она, нет существа на свете; Зулору я также на дух не переносил; но Аровена была само совершенство.