Вернемся, однако, к Аровене. Скоро выяснилось, что ни г-н, ни г-жа Носнибор не имеют ни малейших возражений против того, чтобы я, женившись, стал членом их семьи; физическое совершенство считается в стране Едгин преимуществом, перед которым меркнут почти все прочие недостатки, и моих светлых волос было вполне достаточно, чтобы смотреть на меня как на достойную партию. Но наряду с этим приятным фактом выяснился еще один, повергший меня в смятение: ожидали, что я женюсь на Зулоре, к которой я уже давно проникся глубоким отвращением. Поначалу я практически не замечал легких намеков и уловок, к которым прибегали с целью нас свести, но с течением времени они стали даже слишком откровенными. Зулора, неважно, любила она меня или нет, вознамерилась выйти за меня замуж, а из разговора с одним молодым джентльменом, с которым я свел знакомство, ибо он часто бывал в доме с визитами, и которого сильно невзлюбил, я узнал, что существует священное и нерушимое правило, согласно коему кто бы ни входил в семью путем заключения брака, должен жениться на старшей из дочерей, на тот момент незамужних. Юный джентльмен столь часто и столь настойчиво мне это повторял, что наконец до меня дошло: он сам влюблен в Аровену и только и мечтает о том, чтобы я убрал Зулору у него с дороги. Однако и другие тоже поведали мне ту же историю, дескать, есть у них в стране такой обычай, и я понял, что препятствие передо мной серьезное. Меня утешало лишь то, что Аровена с пренебрежением относилась к моему сопернику и не удостаивала его даже взглядом. Впрочем, она и на меня не глядела; тем не менее у ее равнодушия ко мне был другой оттенок по сравнению с равнодушием к нему; этим мне и приходилось довольствоваться.
Не то чтобы она избегала меня; мы много раз бывали с ней tete-a-tete, ибо матери ее и сестре очень хотелось, чтобы я часть своего пенсиона положил на депозит в Музыкальном банке, что согласовалось бы с велениями богини Идгран, ревностными приверженками культа которой были г-жа Носнибор и Зулора. Я не был уверен, остался ли мой секрет не разгадан Аровеной, но остальные ни в чем меня не подозревали, так что ей было поручено подвигнуть меня к тому, чтобы я открыл счет хотя бы pro forma; и вряд ли нужно добавлять, что она преуспела. Но сдался я не сразу; я наслаждался процессом уговоров и горячо с нею спорил, дабы не лишиться этого наслаждения, уступив слишком скоро; кроме того, некоторые колебания придавали самой уступке большую ценность. Именно в ходе разговоров об этом предмете я получил сведения о религиозных воззрениях едгинцев, которые сосуществуют с системой Музыкальных банков, не будучи официально признаны этими своеобычными учреждениями. Я по возможности кратко опишу эти воззрения в следующих главах, прежде чем вернуться к нашим с Аровеной приключениям.
Едгинцы оказались идолопоклонниками, хотя и просвещенного толка; и тут, как и в других случаях, можно было наблюдать расхождение между их официально исповедуемой верой и верой истинной, ибо вера подлинная, искренняя и сильная существовала у них, оставаясь непризнанной, наряду с почитанием идолов.
Боги, которым они поклоняются открыто, суть воплощения человеческих качеств, справедливости, силы, надежды, страха, любви и т. д. и т. п. Люди верят, что первообразы их существуют объективно и реально и обитают где-то за облаками, причем считается, как и в античности, что они похожи на мужчин и женщин, как телом, так и страстями, за исключением того, что они куда красивее и куда более могущественны; сверх того, они способны делаться невидимыми для взора. Их можно умилостивить, и тогда они приходят на помощь тем, кто просит. Они испытывают острый интерес к человеческим делам, и интерес этот благодетелен; но если они почувствуют к себе пренебрежение, гнев их не знает границ, и пасть он может скорее на первого, кто попадется им под руку, чем на того, кто их оскорбил; ярость их, стоит ей разгореться, слепа, но никогда не бывает беспричинной. И ничуть не менее сурово карают они тех, кто согрешил против них по неведению, пусть даже человек не имел возможности понять, что согрешает; извинений они не принимают и поступают так же, как английский закон, который считает, что по определению должен быть известен всем и каждому.
У них есть закон, согласно которому два материальных предмета не могут занимать одно и то же место в пространстве в один и тот же момент, и соблюдение его отслеживается и обеспечивается богами времени и пространства, и если летящий камень и человеческая голова попытаются оскорбить этих богов путем «присвоения права, коим не обладают» (так написано в одной из книг) и занять одновременно один и тот же участок пространства, суровое наказание, порою даже смерть, последует с неизбежностью, безотносительно к тому, знал ли камень, что человеческая голова находится там, равно как знала ли голова о намерении камня прилететь туда; таков их взгляд на обычные жизненные происшествия. Они считают, что божествам нет дела до мотивов. Согласно их воззрениям, совершённое деяние есть всё, а значение мотива стремится к нулю.