Именно так они ведут себя и в отношении нерожденных, ибо я не могу (да и не мог) поверить, будто они всерьез воспринимают мифы о предсуществовании; они и сами толком не знают, во что верят; им ясно одно: не верить в то, во что верить положено, — болезнь. Единственная вещь, в которой они нисколько не сомневаются, — это что именно докучная возня нерожденных служит причиной их появления на этом свете, и что их бы здесь не было, если б они оставили людей в покое.
Доказывать им ложность этих представлений — напрасный труд, и всё бы ничего, если бы они этим убеждением и удовлетворились. Но им этого мало; им надо перестраховаться; им требуется иметь от младенца, как только он родится на свет, письменное заверение, гарантирующее родителям освобождение от всякой ответственности, связанной с фактом рождения дитяти, и подтверждающее его предсуществование. Посему они изобрели документ, именуемый «формулой рождения», — текст его может варьироваться в зависимости от степени родительской предусмотрительности, однако он во всех случаях практически идентичен; едгинские юристы в течение многих веков занимались составлением этих бумаг и отточили свое мастерство, доведя шаблон до полного совершенства и включив в него все и всяческие непредвиденные обстоятельства.
Формулы эти для бедных печатаются на обычной бумаге по умеренной цене; но у богатых они пишутся на пергаменте и вставляются в красивую рамку, так что оформление «формулы рождения» служит критерием общественного положения. Текст начинается словами: «Принимая во внимание, что NN принадлежал к царству нерожденных, где был во всех отношениях хорошо обеспечен и не имел причин для недовольства etc. etc., он по собственной греховности и неуемности возымел желание явиться в здешний мир; предприняв необходимые шаги, определенные законами царства нерожденных, он с заранее обдуманным злым умыслом принялся донимать и мучить двух несчастных людей, которые не причинили ему никакого зла и были довольны и счастливы, пока он не приступил к исполнению подлого умысла, имеющего целью нарушить их покой, за каковое зло он смиренно молит их о прощении.
Он понимает, что несет ответственность за все пороки и недостатки физического развития, вследствие коих, в соответствии с законом, может подпасть под уголовное преследование; что его родители не обязаны ничего предпринимать в связи с любыми его физическими изъянами; и что они вправе в любой момент убить его, ежели им заблагорассудится, хотя и умоляет их сохранить ему жизнь, выказав достойную восхищения доброту и снисходительность. Ежели они снизойдут до его молений, он обещает быть их покорнейшим и смиреннейшим детищем, как в ранние годы, так и в течение всей жизни, если только они сами по безмерному великодушию не освободят его от служения им». И в таком духе формула продолжается, иногда входя в самые мелкие детали, какие только способна изобрести фантазия семейных юристов, прилагающих все силы, дабы текст не показался неприлично кратким.
Когда документ подготовлен, на третий или четвертый день после рождения ребенка (или, как у них принято называть это событие, «финального домогательства») собираются друзья семьи и устраивается празднество, на котором все выглядят очень печальными — и, по моему впечатлению, печалятся вполне искренне — и делают отцу и матери ребенка подарки, дабы утешить в горе, какое причинил им нерожденный, став рожденным.
Затем ребенка передают няньке, и вся компания начинает хором его бранить, укоряя за наглость и вопрошая, как он предполагает загладить совершенный им гадкий поступок и как у него хватает совести требовать заботы и пищи у тех, кто уже, возможно, пострадал от бесчинства нерожденных 10–12 раз (ибо о людях с большими семьями принято говорить, что они стали жертвами ужасных бесчинств со стороны нерожденных), пока, наконец, когда все отвели душу, кто-то из присутствующих не предлагает зачитать формулу, каковую тут же предъявляют, и семейный распрямитель торжественно зачитывает ее ребенку. Этого джентльмена непременно приглашают в подобных случаях, ибо сам факт вторжения в мирное семейство свидетельствует о порочности ребенка, требующей профессионального вмешательства.
Громкое чтение пугает дитя, нянька нарочно его щиплет, и оно начинает плакать; это расценивается как добрый знак, свидетельствующий о том, что ребенок сознает вину. Ребенка спрашивают, согласен ли он с формулой, а поскольку он продолжает плакать и не может ничего ответить, один из друзей семьи выступает вперед и берется подписать документ от его имени, заявляя, что он совершенно уверен, что ребенок подписал бы, если б только знал, как это сделать, и, когда вырастет, освободит подписанта от взятых последним на себя обязательств. Затем друг семьи ставит в нижней части пергамента «подпись ребенка», которая имеет для ребенка такой же обязывающий характер, как если бы подписался он сам.