Вышесказанное звучит, может быть, дерзко, но мысли эти проникнуты духом совершенного почтения к вещам, которые единственно его и заслуживают — а именно, к вещам как они есть, каковы бы они ни были; к тем, что нас формируют и изменяют; к тем, что обладают властью наказывать нас — и накажут, если мы отнесемся к ним пренебрежительно; к тем, что над нами господствуют.
Есть у них еще один проект, вокруг которого поднимают много суеты и шума, как кое-кто поднимает шум вокруг прав женщин в Англии. Партия крайних радикалов встала в позу: они не могут прийти к решению, за кем следует признать превосходство — за молодыми или за пожилыми. Сейчас все исходят из предположения: желательно, чтобы молодые постарели как можно быстрее. Иные, напротив, считают, что задача образования — чтобы старые оставались молодыми как можно дольше. Предлагают, чтобы каждому возрасту было дано право верховодить по очереди, одну неделю главенство за старыми, другую — за молодыми, и чтобы разделительной чертой считался возраст 35 лет; однако настаивают, что молодым должно быть разрешено приговаривать старых к телесным наказаниям, без чего старые будут совершенно неисправимы. В любой европейской стране ничего подобного не стали бы даже обсуждать; но здесь другое дело, ибо распрямители сплошь и рядом назначают людям наказание поркой, так что подобные мнения едгинцев ничуть не изумляют. Не думаю, что идеи эта будет проведена в жизнь; но одного того, что подобный вопрос ставит на обсуждение, довольно, чтобы продемонстрировать крайнюю извращенность едгинского образа мыслей.
XXI. Колледжи неразумия
Я гостил у Носниборов уже добрых пять, если не шесть месяцев, и хотя часто говорил о том, что пора мне съехать от нихи снять квартиру, но они об этом и слышать не хотели. Полагаю, они думали, что я с большей вероятностью закручу роман с Зулорой, если останусь, но на деле меня удерживало у них чувство к Аровене.
В течение этого времени мы с Аровеной предавались грезам и шаг за шагом подвигались к тому, чтобы признаться во взаимной привязанности, но не осмеливались взглянуть в лицо трудностям положения. Однако мало-помалу, независимо от нас, ситуация дошла до критической точки, и нам пришлось увидеть, каково истинное положение дел, даже слишком ясно.
Однажды вечером мы сидели в саду, и я пытался, прибегая к дурацким околичностям, добиться от нее признания, что ей, по крайней мере, было бы жаль мужчину, полюбившего женщину, которая не может выйти за него замуж, будь она этой женщиной. Я заикался, заливался краской, вел себя глупее некуда и, полагаю, немало ее измучил, столь недвусмысленным образом напрашиваясь на жалость и ни слова не обронив о том, что она сама в ней нуждается. Как бы то ни было, она повернулась ко мне и с грустной улыбкой сказала:
— Пожалеть? Мне жаль себя; мне жаль вас; мне всех на свете жаль.
Не успели уста ее произнести эти слова, как она опустила голову, взглянула на меня, как бы призывая ничего не говорить в ответ, и оставила меня одного.
Слова были кратки и просты, но сказаны тоном непередаваемым: пелена спала с глаз моих, и я понял, что не имею права мучить ее и склонять к тому, чтобы она пренебрегла одним из самых нерушимых обычаев — а именно это ей придется сделать, если она выйдет за меня. Я долго сидел, погрузившись в размышления, и когда представил, с каким чувством собственной греховности будет сопряжен, какой позор и страдания повлечет неправедный брак — ибо именно таким будет он считаться в стране Едгин, — мне стало страшно стыдно, что я так долго предавался самоослеплению. Сейчас я пишу об этом хладнокровно, но тогда страдал безмерно и, вероятно, сохранил бы куда более живые воспоминания о своих переживаниях, если бы всё не завершилось столь счастливо.
Однако отказаться от мысли о женитьбе на Аровене мне даже в голову не приходило. О том, чтобы ждать, пока другой не женится на Зулоре, не стоило и думать. Жениться на Аровене без лишних размышлений, оставаясь при этом в стране Едгин — вариант заведомо негодный. Оставалась единственная альтернатива — бежать, забрать ее в Европу, где не будет препятствий для нашего союза за исключением моей отчаянной бедности — на эту проблему я в тот момент махнул рукой.