XXIII. Воззрения едгинского пророка относительно прав животных
Из предыдущих глав видно, что едгинцы — народ кроткий и многострадальный; их легко провести за нос; они готовы принести в жертву здравый смысл, возложив его на алтарь в храме логики; надо только, чтоб явился средь них философ, создал небывалое учение и, завоевав репутацию пророка, сбил их с пути или убедил, что их учреждения не основаны на строжайших принципах нравственности.
Ряд пертурбаций, которых я сейчас коснусь, демонстрируют это даже яснее, чем более поздняя смута, в ходе которой они резали друг другу глотки из-за машин; ибо если бы второй из двух реформаторов, о ком я собираюсь рассказать, увлек их на стезю, которую считал — или делал вид, что считает — единственно верной, всё их племя вымерло бы от голода в течение года. К счастью, здравый смысл, хотя по природе он — кротчайшее из живущих созданий, способен, ощутив нож у горла, найти в себе неожиданные силы и волю к сопротивлению и обращает доктринеров в бегство, даже когда тем кажется, что они связали его по рукам и ногам и он полностью в их власти. А случилось, насколько я смог выведать у знатоков, следующее.
Примерно две с половиной тысячи лет назад едгинцы были нецивилизованными и жили за счет охоты, рыбалки, примитивного земледелия и ограбления других племен, еще не полностью ими покоренных. У них не было ни школ, ни философских систем, но, ведомые чутьем наподобие собачьего, они всё делали правильно — со своей точки зрения и с точки зрения соседей; здравый смысл народа еще не подвергся извращениям, и на преступления и болезни смотрели так же, как и в других странах.
Но по мере поступательного движения цивилизации и роста материального благосостояния люди начали задаваться вопросами по поводу вещей, которые до того воспринимались ими как нечто само собой разумеющееся; и вот, пожилой джентльмен, имевший большое влияние по причине святости жизни и предполагаемой вдохновленности незримой силой, чье существование к тому времени начали ощущать, вбил им в голову, что пора им обеспокоиться правами животных — вопрос, который до тех пор никого не волновал.
Пророки, кто больше, кто меньше, склонны к суетливости, и этот джентльмен, похоже, был одним из самых нервных. Живя за общественный счет, он располагал неограниченным досугом и, не желая замыкаться на правах животных, пожелал сформулировать правила, определяющие, что хорошо и что плохо, а также рассмотреть, что лежит в основе понятий «долг», «добро» и «зло» — иначе говоря, подвести логический базис под всё, что люди, живущие по принципу «время — деньги», принимают как есть, без всякого базиса.
И ясное дело, базис, на котором, по его мнению, должно было покоиться понятие долга, не оставлял места для множества устоявшихся обычаев. Традиции эти, уверял он, все скверные, а если кто-то брал на себя риск с ним не согласиться, он тут же передавал дело на рассмотрение незримой силе, с которой он один и находился в непосредственном общении, и незримая сила неизменно заверяла, что его точка зрения верна. Что касается прав животных, он проповедовал следующее.
«Убивать друг друга — дело дурное. Во времена оны праотцы ничуть не стеснялись не только убивать ближних, но и поедать их тела. Никто не собирается воскрешать столь омерзительные обычаи, ибо не подлежит сомнению, что мы зажили куда счастливей, с тех пор как от них отказались. Из того, насколько возросло благодаря этому благоденствие, мы можем с уверенностью вывести правило, что убивать и поедать ближних нельзя. Я обратился за советом к высшей силе, которая меня вдохновляет, и она заверила, что вывод сей неопровержим.
Невозможно отрицать, что овцы, коровы, олени, птицы и рыбы суть наши ближние. Они отличаются от нас в некоторых отношениях, но отличия эти немногочисленны и второстепенны, тогда как черты, для нас и для них общие, многочисленны и существенны. Если скверно было убивать и поедать ближних людей, то не менее скверно убивать и съедать рыбу, птицу и мясной скот. Птицы, животные и рыбы имеют такое же право жить, доколе смогут, непотревоженные человеком, как человек имеет право жить, не боясь посягательств со стороны ближних. Эти слова, позвольте еще раз заверить вас, принадлежат не мне, но высшей силе, меня вдохновляющей.