Было ясно, что такой ответ, как ни толкуй, разрешает губить растительную жизнь, если растения нужны человеку в качестве пищи; и философ столь убедительно доказал, что действия, грубо нарушающие права растений, являются таковыми же в отношении животных, что, несмотря на яростные протесты пуританской партии, акты, запрещавшие употребление мяса, были отменены подавляющим большинством голосов. Проблуждав несколько сотен лет в дебрях философии, страна дострадалась до заключения, к которому давным-давно пришел здравый смысл. Даже пуритане, еще пытавшиеся в течение какого-то времени пробавляться чем-то вроде варенья из гнилых яблок и завядших капустных листьев, поняли тщету этих попыток, смирились с неизбежным и покорились диете из ростбифа и баранины — со всеми гарнирами и приправами, обычными для современного стола.
Казалось бы, танец, в котором заставил их кружиться пророк, а затем еще более безумная пляска, в которую — как бы серьезно, но, я убежден, что на самом деле с хитрым умыслом — намеревался их вовлечь профессор ботаники, должны были надолго привить едгинцам подозрительность по отношению к любым пророкам, независимо о того, претендуют ли они на связь с незримыми силами или обходятся собственными и, следовательно, могут избавить их от тяжкой обязанности думать своим умом, что недолгое время спустя личности, претендующие на звание философов, а то и откровенно свихнувшиеся фантазеры приобрели еще большую власть, чем прежде, и постепенно убедили соотечественников принять все те абсурдные взгляды на жизнь, обзор которых я попытался сделать в предыдущих главах. Я бы не стал питать никаких надежд в отношении едгинцев, пока они не поймут, что разум без поправки на инстинкт так же плох, как инстинкт без поправки на разум.
XXV. Побег
Несмотря на усердные занятия переводом отрывков, представленных в предыдущих главах, я приступил к подготовке нашего с Аровеной бегства. И правда, было самое время, ибо один из кассиров Музыкального банка по секрету мне сообщил, что меня собираются привлечь к суду якобы по подозрению в заболевании краснухой, а на самом деле за часы, владение которыми расценили как попытку возродить в стране Едгин применение механизмов.
Я спросил, почему мне вменяют именно краснуху, и услышал, что есть опасение, как бы не нашлись смягчающие обстоятельства, которые помешают присяжным осудить меня, если я буду обвинен в заболевании тифом или оспой, но нужный вердикт наверняка будет вынесен при обвинении в краснухе, болезни, за которую лицо моего возраста, как правило, серьезно наказывают. Мне дали понять, что если настроение его величества внезапно не переменится, следует ожидать, что удар будет нанесен в ближайшие дни.
План был таков: мы с Аровеной должны бежать на воздушном шаре. Боюсь, читатель с недоверием отнесется к этой части истории, и все же именно в ней я стремился придерживаться фактов с наибольшей добросовестностью и ныне могу лишь положиться на его милость.
Мне уже удалось склонить на свою сторону королеву; я настолько разжег ее любопытство, что она обещала добиться разрешения изготовить и накачать газом воздушный шар; я указал ей, что сложных механизмов для этого не потребуется — в сущности ничего, кроме большого количества промасленного шелка, материалов для гондолы, веревок и т. д. и т. п., а также легкого газа, — антиквары, знакомые с теми способами, какие применялись древними для производства легких газов, могли бы без труда объяснить королевским мастерам, как его добыть. Пылкое желание полюбоваться столь необычным зрелищем, как вознесение человеческого существа в небесную высь, одержало верх над угрызениями совести, вполне естественными в подобной ситуации, и она снарядила антикваров, чтобы те показали ее мастерам, как получать газ, и поручила служанкам купить и промаслить огромное количество шелка (ибо я решил, что шар должен быть немалых размеров) еще даже до того, как приступила к королю с просьбой дать на всё это позволение; этим она решила заняться безотлагательно, ибо я известил ее, что со дня на день могу оказаться на скамье подсудимых.