Происходящее не укладывалось в голове. Самодовольная рожа Билла не укладывалась в голове. Том испытывал дикое желание вернуться и все-таки врезать.
Он всё шел и шел, не совсем даже понимая, куда и зачем, но это немного успокаивало, и парень продолжал идти. Несколько раз начинал звонить телефон – он даже не смотрел, кто это. Разговаривать не хотелось ни с кем.
Придя домой глубоким вечером и обнаружив полное отсутствие вещей Билла, Том почувствовал, как хочется сесть посреди комнаты и завыть. От глубочайшей тоски, от предательства, от потерянной любви, в конце концов. Билл нагадил так глубоко в душу, что и от души-то ничего не осталось, так, кучка грязи.
Он не помнил, как пережил эту ночь. Вроде просто смотрел в окно невидящим взглядом, пытаясь не думать о том, что произошло. От сигарет першило в горле, но остановиться не получалось – организм категорично требовал никотина. Темнота за окном висела непроглядная, глухая, казалось, город вымер на пару с эмоциями Тома.
Утро было под стать ночи. По небу словно мазнули серым, и жизнь понемногу вернулась в мертвый город. Том проморгался: в глаза словно насыпали песка; безуспешно потряс пустой пачкой сигарет и, махнув на это, пошел в душ. Его ждал долгий неприятный разговор с начальником.
Увидев его, шеф скривился и бросил в его сторону глянцевый журнал:
- Читай.
Том еле нашел статью. Буквы прыгали перед глазами, уставший мозг не сразу принимал информацию, приходилось раз за разом возвращаться к колким словам. Что ж, из Билла получился отличный журналист, лучше, чем он сам. Парень методично, по порядку выложил все огрехи его заведения, раскатав при этом самого Тома в тонкое тесто. Нашел все слабые точки, и не просто надавил, нет, ударил со всей силы.
Ситуация была плохой, очень плохой. Дочитав до точки, Каулитц растерянно поднял взгляд на шефа. Тот сидел с каменным лицом и курил, не глядя на него.
- Мне очень жаль, - сказал он просто чтобы заполнить повисшую пустоту.
У начальника дернулась губа, как если бы он был собакой, готовой атаковать. Том представил, как тот подскакивает и вцепляется ему в горло, рвет в клочья, как упругими струями хлещет кровь. Мужчина же лишь нервно затушил сигарету в пепельнице, провел по короткому ежику волос ладонью и выдохнул:
- Зачем я сюда полез?
Тому хотелось задать другие вопросы. Например, зачем ты покупал заветренное мясо? Зачем ты брал поникшую петрушку? Зачем тащил сюда рыбу, несколько раз замороженную и размороженную? Зачем ты мне задаешь этот вопрос, в конце концов?!
Дальше шеф говорил что-то, сокрушался о проваленном деле, разводил демагогию насчет продажных журналистов, от чего у Тома всё ещё раз перевернулось внутри, и его едва не стошнило. Он пришел в себя лишь в конце длиннющего монолога:
- … и, даже если я дам тебе прекрасную характеристику, думаю, никто тебя не возьмет. Это дерьмо, - он помахал журналом перед носом Каулитца, - разбрасывают всюду. Каждый ресторатор этого сраного города уже видел, что этот ублюдок написал о тебе. Так что, парень, лучше бы тебе поискать другую профессию. Или другой город.
Или другую жизнь.
Том шел по улице, и ему казалось, что его узнают в лицо. Хотелось спрятаться, крикнуть случайно взглянувшему прохожему, что нечего пялиться, он не сделал ничего такого, чтобы его так опустили!
Он едва не споткнулся о тротуарную плитку, увидев черного кота, сидящего у еще закрытого бара. Кот был толстый, холеный. Он облизывал лапу с растопыренной пятерней и старательно тер себя за ухом. Животное выглядело таким довольным, что Том испытал иррациональное желание его пнуть.
Умывшись, котяра потянулся и неторопливо пересек путь Каулитца.
- Да ну вас всех на фиг, вместе с вашими приметами, - процедил сквозь зубы Том и продолжил путь. Всё самое мерзкое с ним всё равно уже приключилось.
Старой приятельницей вернулась бессонница. Она вольготно расположилась дома у Тома, отвлекая его ото сна, не давая отдохнуть. Парень снова погрузился в подзабытое уже состояние, когда мог всю ночь пялиться в потолок, или ворочаться с боку на бок, пытаясь устроиться удобнее и забыться, наконец, сном.
Он был совершенно опустошен, но одной лишь мысли о Билле хватало, чтобы загореться, как спичке. Это было почти физически больно – думать о том, что всё происходящее было ради мести, и только ради нее. Что вся его любовь, все его эмоции строились на одном лишь желании ударить посильнее. Это совершенно сносило крышу, и теперь Том понимал, что он, наверное, совершенно не знал этого парня. Он выстроил для себя образ идеального человека и нацепил его на Билла. Но Билл оказался обычной тварью, таким же, как и многие другие. Он кормил его ложью, и Том послушно ел, не проверяя, что ему дают.
Понемногу жизнь потекла в привычном направлении. Том запретил себе думать о Билле, и почти справлялся с этим. Днем он бегал по собеседованиям – безуспешно, надо сказать – а по вечерам либо гулял, либо смотрел сериалы. В основном смотрел сериалы, потому что погода наступила мрачная, неприветливая, выглядывать на улицу не было никакого желания.
Несколько раз к нему наведывался Георг, и они напивались. Точнее, напивался Листинг, Том же пил и не пьянел. Он лишь еще больше закрывался в себе, хмурясь всё сильнее и всё меньше отвечая на болтовню Георга. Тот залечивал, что время – лучший доктор, и что однажды все будет хорошо. Болтал эту невыносимую чушь, пока Каулитц не взорвался:
- У меня уже было всё хорошо! Лучше не бывает! Была черная полоса, была белая полоса, а сейчас жопа! Помнишь, как меня плющило весь прошлый год? Нам еще казалось, что это дно?! Так вот, сейчас снизу постучались. – И он рассмеялся тем невеселым смехом, что бывает только у людей, полностью разочарованных во всем.
Том не был уверен в том, что Георг его понял, но, по крайней мере, он перестал таскаться к нему с бухлом. Иногда он просто забегал, покурить и, видимо, проверить, не сдох ли парень от тоски.