Штирнер отрицает не только все эти абстракции, но он отрицает и самую истину, как нечто обязательное для личности, стоящее над ней. „Для меня совершенно все равно, кто победит, — бог ли, или истина; прежде всего и паче всего победить желаю я“ (стр. 230). Истиной в его глазах является все то, что ему в каждый момент нравится, доставляет усладу (стр. 238); каждый момент он волен отступиться от прежнего образа мыслей, и он называет такое отношение господством над своими мыслями. „Став собственником мыслей, я, разумеется, и эту свою собственность буду отстаивать и охранять, как я отстаивал и вещную собственность; но в то же время я буду с усмешкой следить за исходом борьбы, с усмешкой буду прикрывать своим щитом трупы моих мыслей и верований, и улыбаясь я буду торжествовать, если в борьбе меня преодолеют. В том-то и заключается юмор“ (стр. 239). И о своей книге Штирнер заявляет: „мои мысли я высказываю не ради вас и даже не ради истины. Нет! Я пою, как поет птаха, которая гнездится там, на ветках, и моя песнь, свободно льющаяся из моей груди, мне служит вполне достаточной наградой. Я пою, потому что я — певец, и вами я пользуюсь при этом, потому что мне необходимы слушатели“ (стр. 199). Автора не интересует даже то, какие плоды принесут высказанные им мысли: „если бы я знал наверно, что из этих мысленных семян вырастет кровопролитная война и гибель многих поколений, я все-таки не перестал бы сеять эти семена. Делайте с ними, что хотите, это — ваше дело, а меня оно нисколько не касается“ (стр. 199).
Устранив с своего пути все те предрассудки, которые до сих пор загромождали дорогу свободному развитию человека, Штирнер сооружает свое собственное положительное учение. Он считает необходимым изменить самый фундамент сооружаемого здания. „И Бог и человечество обосновали свое дело на ничем, т.-е. только на самих себе. Попробую и я обосновать свое дело на себе самом, ибо, подобно Богу, тоже представляю отрицание всего остального, я тоже составляю все мое, я тоже — Единственный“ (стр. 4). Мы уже знаем, что Штирнер высказывается против понятия свободы в общепринятом смысле этого слова; все известные нам „свободы“ для личности знаменуют только ее порабощение. В противовес этому понятию он выдвигает свое: „самобытность“, и следующим образом рисует самобытную личность. „Самим собою я бываю не тогда, когда мною завладевает чувственность или что-либо иное (бог, человечество, начальство, закон, государство, церковь и т. д.), а тогда, когда я сам собою овладеваю; что только полезно мне, лицу самобытному и себе самому принадлежащему, того и добивается мое своекорыстие“ (стр. 114). Только телесно-реальное существо, отдельная конкретная личность представляется ему действительностью, и эта личность не должна себя ничем ограничивать (стр. 116—117, 142). Мы знаем уже, что для самобытной личности не существует ничего объективно принудительного: ее не связывает ни истина, ни добро или зло, ни общее благо, ни право, ни нравственность. „Тысячи старых дев, поседевших в добродетели, не стоят даже и единой вольной гризетки (стр. 42). Ни общество, ни государство не составляют авторитета для такой личности. Опа знает только свою волю и пользуется своей силой для ее удовлетворения. Самобытное я называет своею собственностью то, что оно может захватить, и собственность эта продолжается до тех пор, пока хватает силы, чтобы ее отстоять. Нет необходимости уважать других людей: их дело — стоять за себя и заставлять считаться с их собственностью. Признается только „захватное право“ (стр. 128); даже духовных святынь не существует: никто не обязан считаться с тем, что дорого другому (стр. 187, 229).
„Какая разница между свободой и самобытностью? Самобытность — это совокупность всего моего существа и бытия, это я сам. Свободен я от того, от чего я избавился, а самобытен в том, что в моей власти, или в чем я властен“ (стр. 106). „Чем ты можешь быть, тем ты и в праве быть. Всякое право и всякое полномочие я вывожу и черпаю из самого себя, я в праве делать все, что в моих силах. Я в праве низложить Зевеса, Иегову, Бога и т. д., если могу; а если не могу, тогда эти боги будут правы относительно меня, будут сильнее меня, а потому я должен буду преклониться перед их правом и силой в бессильном „страхе божием“ я должен буду соблюдать их заповеди и буду считать себя правым во всем том, что я ни совершу согласно их праву. Я только того не в праве делать, чего я не могу исполнить вполне свободно и сознательно, т.-е. того, на что я сам себя не уполномочил“ (стр. 126). В сущности, и говорить о праве невозможно: Штирнер признает только насилие, а не право, как результат какого-либо внешнего авторитета, и делает в этом смысле особую оговорку (стр. 140). „Лишь то, чего я не могу осилить и преодолеть, урезывает и ограничивает мою власть“ (стр. 142). „Итак, что же такое моя собственность? Только то, что обретается в моей власти. На какого же рода собственность я имею право? На всякую, какою только я смогу овладеть. Правом собственности я наделяю себя сам; присваивая себе собственность, я наделяю себя мощью собственника, полномочием или захватным правом“ (стр. 172). „Самобытность не признает никаких заповедей „верности, привязанности“ и т. д.: самобытность разрешает все, даже и измену и ренегатство“ (стр. 158). „Над вратами современности красуется не античная, аполлоновская максима „познай себя“, а другая надпись: „реализуй ценность твоего я“ (стр. 211).