И вот именно тогда – когда всё, казалось, шло по плану – появилась она.
Сначала никто не понял, что происходит. Несколько бойцов, оставшихся при штабе, услышали приглушённый выстрел. Женщина – спокойная, но глаза горели чем-то нереальным, нечеловеческим. Она двигалась, как кошка, как дым, как призрак. Слишком уверенно. Слишком дерзко для того, кто оказался в логове бандитов и над кем уже поглумился Мухаммед.
Все переглядывались в непонимании. И когда всё стало ясно, было уже поздно.
Мухаммеда – самого, неприкасаемого, глыбу власти в регионе – она держала как щит и вела перед собой, прислонив пистолет к его спине. У него был разбит лоб, на виске пульсировала кровь. Один из бойцов дернулся – она не сказала ни слова. Только слегка повернула голову и посмотрела. Его лицо перекосилось, он отступил, будто изнутри ему что-то сжало сердце.
Кто-то потом скажет, что это была ведьма. А кто-то просто промолчит, потому что таких вещей лучше не касаться даже мыслями.
А тогда, в тот день, всё, что знали эти люди, было разрушено за один миг. Как карточный домик – подул ветер, и от уверенности не осталось даже пыли.
Она вела Мухаммеда, как дрессированного зверя. Медленно, не оборачиваясь, с пистолетом, плотно прижатым к его рёбрам. Он шёл с опущенной головой, и в этой походке не осталось ни силы, ни гордости – только глухая ярость и бессилие. Люди расступались перед ней, будто перед смертью.
Возле тонированного джипа она резко остановилась и коротко кивнула:
– Открой.
Мухаммед молча открыл дверь. Она толкнула его – он ввалился внутрь. Всё происходило в тишине. Ни одного слова. Только звук шагов по гравию и скрип кожи на сиденьях.
Затем она повернулась к приезжему. Тот стоял у капота, не двигаясь. Она посмотрела на него и спокойно, без крика, произнесла:
– Ты ведёшь.
Он кивнул, будто так и было задумано, и занял место за рулём.
В это время у бокового въезда в лагерь уже стоял автобус. Старый, выцветший, но на ходу. Внутри – все, кто был в списке. Их не били, не связывали. Просто загнали внутрь, как скот. Странная смесь растерянности и страха застыла на их лицах. Никто не понимал, что теперь будет.
Приезжий на секунду задержался у двери, перекинулся парой слов с Салихом. Говорили тихо, слишком тихо, чтобы можно было расслышать. Лишь Салих покачал головой и бросил взгляд в сторону автобуса – будто там было что-то или кто-то, что задело его лично.
Затем джип тронулся. Плавно, уверенно, словно всё шло по плану. Автобус с заложниками покатился следом, подняв за собой длинный шлейф пыли, в котором растворились все следы недавней власти Мухаммеда.
Осталась лишь тишина. И те, кто так и не решился вмешаться.
А потом Салих сделал то, что раскололо весь отряд.
Он не послал погоню. Не встал во главе этой погони, как должно было быть. Он просто вышел на крыльцо штаба, поправил оружие на поясе и, усевшись в тени, приказал принести чай и закуску. А затем, словно это было само собой разумеющимся, громко сказал:
– С сегодняшнего дня все слушаются меня.
Никаких объяснений, никакой борьбы за власть. Просто – все слушаются его. И вокруг него тут же выстроились те, кто давно ждали этого момента. Верные. Удобные. Повязанные кровью убийцы. Те, кто умел жить по обстоятельствам.
На этом бы история Мухаммеда и закончилась, если бы не одно "но".
Его настоящие люди – те, кто знал, на что был способен старый вожак, те, кто верил в дело, а не в рассказы и проповеди. Собрались отдельно. Молча, без лишних слов. Они погрузились в машины и выехали за город. По сигналу, что шёл от того самого жучка, незаметно закреплённого на дуге чёрного джипа.
Их было сорок четыре. Не меньше и не больше.
Это число потом ещё долго повторяли шёпотом. Не пятьдесят. Не сто. Не армия. Именно сорок четыре.
Цифра, которую почему-то не забывали.
Говорили, что сорок – это те, кто уже ушёл, а четвёрка – это врата, через которые можно войти… но не обязательно вернуться.
Для кого-то это было число смерти. Для других – знак, что кто-то всё ещё пытается удержать порядок в мире, который разваливается.
Но среди тех, кто вышел на охоту, никто не спрашивал, что значит эта цифра. Они просто ехали.
И дорога поглотила их, как тьма проглатывает отблеск костра, когда заканчиваются сказки.
Больше их никогда не видели.