В первые минуты после прозрения Сабина винила в случившемся всех подряд: себя, Аиду, теперь уже бывших друзей – кого угодно, только не Армана, но не потому, что оправдывала его поступок, считая жертвой обстоятельств. Просто пока любая мысль о нем была невыносима, пока ей проще было думать о других – о тех, кто тоже ранил ее в самое сердце, но не так глубоко, как вероломный возлюбленный. Когда-нибудь потом, не сегодня, когда она сможет произносить его имя без лютого отчаяния, она, возможно, постарается во всем разобраться и если не простить, то хотя бы понять. Но не сейчас, ведь в эти мгновения все ее существо изнемогало от реальной физической боли, пришедшей на смену тяжкому удушью. Казалось, где-то в районе солнечного сплетения в нее вонзили раскаленный нож и медленно поворачивали его в теле, делая эту пытку еще более изуверской.
Со стоном она опустилась на колени и сжалась в комок на коврике возле кровати. Уткнувшись лбом в жесткий ворс ковра, она скулила, как щенок, растирая нестерпимо ноющую грудь. Из глаз ручьем лились слезы, но она и не пыталась их остановить, надеясь, что они хоть немного облегчат страдания, терзавшие ее плоть.
Когда-то отъезд Армана в Англию и молчаливый заговор их друзей основательно пошатнули ее веру в людей – теперь от этой веры не осталось ничего. С этого дня она будет сомневаться во всех и каждом, везде видеть подвох и ожидать предательства. И чем это обернется? Озлобленностью на весь мир и одиночеством? Что ж, достойная расплата за ее наивность, слепоту и нелепую привычку держаться за свои идеалы.
Потеряв счет времени, она сидела, скорчившись на полу, бесконечно повторяя: «За что?» – и не находя ответа. Прошел, может, час, а может, целая вечность. Постепенно боль утихла, но вслед за ней пришло бездумное, бессмысленное оцепенение. Затекшие ноги задеревенели, мокрые от слез волосы лезли в лицо, а глаза горели от надрывных рыданий, но ничего этого она не замечала. Она словно окаменела, застыв в жалкой позе на коленях, по-прежнему желая только одного – умереть. А потом иссяк и слезный поток, и сколько бы она ни старалась выдавить из себя хотя бы слезинку, глаза оставались сухими. Тогда Сабина решила, что она, наверное, выплакала норму, отмеренную ей на всю ее жизнь, и больше уже никогда не заплачет просто потому, что не сможет этого сделать.
Вскоре состояние ступора сменилось ознобом. Неудержимая дрожь сотрясала ее с головы до пят, а зубы стучали и клацали так сильно, что она начала всерьез опасаться за их сохранность. С трудом поднявшись с пола, она бродила по квартире, словно привидение, надеясь успокоиться и не допустить какого-нибудь нервного припадка, который, как ей казалось, вполне мог с нею приключиться. Зайдя на кухню, она попыталась налить себе воды, но бутылка так дрожала в ее руке, что она пролила половину содержимого на пол, а когда хотела сделать глоток, так больно ударила себя стаканом по зубам, что тут же оставила эту затею.
В конце концов, устав слоняться из угла в угол и замерзнув, она вернулась в комнату. Сняв насквозь промокшую от слез пижаму, она натянула первую попавшуюся майку и забралась в кровать. Обхватив руками колени и закрыв глаза, она сидела покачиваясь, будто убаюкивая саму себя, а после, обессиленная, свернулась калачиком под одеялом и забылась вязким, безотрадным сном.
Несколько раз она просыпалась, делая тщетные попытки подняться, но вновь проваливалась в тягучее забытье. Минуты, часы и дни слились в одну унылую, безрадостную дрему, не приносившую отдохновения измученному телу, но хотя бы ненадолго ограждавшую ее душу от новых приступов отчаяния и боли. Она не видела снов, раз за разом утопая в черной яме беспамятства, но именно такое лекарство было для нее сейчас действенней всего.
В одно из очередных пробуждений к ней пришло осознание того, что больше так продолжаться не может – она должна выкарабкаться из этой трясины скорби и безысходности, пока та не засосала ее в свое чрево окончательно. Она должна встать и жить дальше, несмотря на едкую горечь обиды, несмотря на развеянные по ветру надежды и любовь, втоптанную в грязь.
Она откинула одеяло, потянула затекшие руки и ноги и села в кровати. Все тело ныло и едва слушалось, голова была тяжелой, как чугун, а в глаза словно насыпали песка, но она не обращала на это внимания. «Он не стоит того, чтобы так себя изводить. Ни один мужчина этого не стоит, тем более такой, как он. Я обойдусь без него, я выживу, а он еще пожалеет, что меня потерял». Она не знала, что конкретно сделает для того, чтобы Арман пожалел о содеянном, но ни минуты не сомневалась, что именно так все и будет.