Всего лишь очередное утро на Бейкер-стрит. Не самый удачный эксперимент. Ожидание нового дела.
Шерлок будто бы стал участником какого-то жестокого спектакля — подвешенной на нитях марионеткой в кукольном театре. Детектив лишь безучастно наблюдал отрывок пьесы, финал которой был ему уже известен. И честно говоря, быть свидетелем своего неминуемого проигрыша он не собирался.
Тело ему не подчинялось, и сознание оказалось заперто в неподвластной ему телесной оболочке. Что-то похожее он испытывал в те не самые лучшие периоды своей жизни, когда отказ от наркотиков приводил к синдрому отмены — собственное тело тогда также казалось чужим. И пусть сейчас не было тех неприятных ощущений, невозможность контроля над ситуацией здорово выбивала из колеи. Особенно потому, что нестерпимо хотелось этот самый контроль получить и не допустить (ни в коем случае не допустить) того, что случится.
Шерлок, не имея возможности отвести взгляд, продолжал смотреть на Джона, зажимающего рукой нос, дабы спастись от смрада, пусть запах уже не был столь невыносимым, как в самом начале вскрытия. Где-то внизу сейчас, вероятно, миссис Хадсон излишне мягко ворчала на крошку Роззи, успевшую в очередной раз свалить чашку или тарелку со стола.
— Уже избавился, — было странно слышать собственный голос, не имея возможности контролировать речь, — ничего полезного эта находка не дала.
— Кроме великолепного аромата в нашей гостиной, так?
— Так, — тогда это и в самом деле позабавило его, но в сложившейся ситуации причин для радости у Шерлока не было никаких.
Они рассмеялись. Впрочем, смех Шерлока, действительно, вышел несколько принуждённым. И пусть Джон этого совершенно не заметил, у самого детектива в глубине души зародилось неясное подозрение, что вовсе безучастным наблюдателем он не был. Не зря же Мэри показала ему дорогу сюда. Вот только, что это вообще из себя представляет это «здесь»?
С минуты на минуту должна была явиться клиентка. Шерлок же (по крайней мере, его телесная часть) ничем не был обеспокоен. Он отложил скрипку на журнальный столик и лениво взмахнул рукой, предлагая Джону присесть. Воздух в комнате уже стал свежее благодаря распахнутым настежь окнам. Джон продолжал морщиться и обмахиваться уже не всерьёз, а шутливо, просто чтобы показать детективу своё недовольство. Снизу послышался звон разбитой тарелки (или чашки).
— Бедняжка миссис Хадсон! — Джон присел, покачав головой, хотя в глазах его всё ещё плескалось веселье. — Какие же ей квартиранты достались, просто ужас! У одного маленькая дочка — любительница бить чайные сервизы.
— А второй — так и вовсе любитель выпотрошить крольчатину, — в тон ему ответил Шерлок. Сейчас весь этот шутливый разговор отчего-то вызывал лишь тупую боль где-то в районе сердца.
— Да и не первой свежести! — Джон хмыкнул, но губы детектива лишь дрогнули в подобии улыбки.
Джон улыбнулся мягко, по-домашнему, излишне мечтательно. Судя по всему, он заранее распланировал свой выходной и почти наверняка львиную долю времени доктор посвятил в этой планировке своей дочери. К сожалению, осуществиться этому сценарию было не суждено.
Стоит появиться клиентке, и эта мягкость живо исчезнет. На месте Джона-отца появится Джон-солдат, готовый броситься под пулю…
«Который и бросится под пулю», — поправил Шерлока внутренний голос, отдалённо напоминающий Мориарти, — «за друга, а не за дочь».
Шерлок отчего-то боялся думать о Роззи. Что-то сжимало его сердце при мыслях о ней. И детектив точно знал, что это было.
Вина.
Ведь если Джон погибнет, спасая его, то Розамунд лишится отца, так никогда и не познакомившись с ним толком. Он не мог допустить, чтобы девочка осталась сиротой из-за него.
Он, конечно, любил Роззи. Да и мисс Ватсон давно уже не была просто вопящим комочком плоти. Она делала значительные успехи. Речь становилась всё лучше, а с подачки Шерлока девочка уже училась решать простенькие головоломки. Кроме того, Розамунд уже была достаточно самостоятельной (для своего возраста, разумеется) и часто проводила по несколько часов в яслях. Джон с Шерлоком оба с гордостью говорили о её успехах. Забирал её чаще Джон, если только особые обстоятельства не мешали. Тогда эта миссия возлагалась на Шерлока (это, наверное, единственное, на что детектив никогда не жаловался). Разговор их часто заходил о её будущем, о чудесных талантах одарённого ребёнка. Так должно было произойти и сейчас.
Шерлок внутренне содрогнулся, пусть он и помнил (отчётливо помнил) собственный вопрос, и ответ Джона, их последующий короткий разговор. Но он не мог. Не мог говорить о Роззи. Не мог улыбаться. Не мог это сейчас слушать.
Не мог разговаривать с Джоном, который где-то там сейчас умирает. С Джоном, который мило болтает о новом рисунке дочери.
Шерлоку хотелось, словно ребёнку, зажать себе уши руками.
И закричать.
Комната постепенно стала плыть перед глазами, теряя чёткость. И хотя Шерлок ясно осознавал, что разговор в гостиной продолжается, сам он перестал быть участником. Собственный разум подводил его. Он лишился и той малой части контроля, что ему по счастливой случайности предоставили.
«Стадии принятия неизбежного, Шерлок»
Эвр в своём облике психотерапевта стояла позади кресла Джона, внимательно разглядывая его. И она точно, совершенно точно была лишь порождением чертогов. И это не мешало Шерлоку ощущать всё нарастающую панику — он почти мог различить завывания ветра.
«Первая стадия», — Эвр подняла вверх указательный палец, — «это стадия отрицания»
Гостиная на Бейкер-стрит начала тускнеть и мрачнеть, превращаясь в подземную комнату его сестры в Шерринфорде — ещё один уголок в чертогах, куда Шерлок не хотел бы вторгаться.
«И ты здесь застрял, братишка. Но ничего страшного. Я покажу тебе, чтобы не возникало сомнений», — Эвр подала ему руку и Шерлок сделал шаг навстречу, но внезапно пол под его ногами исчез, и детектив начал падать во тьму.
***
Совершенно внезапно Шерлок ощутил себя сидящим в купе поезда девятилетним ребёнком. Ясно слышался стук колёс. Из прохода доносились звуки осторожных шагов проводника, стремящегося не беспокоить спящих пассажиров. Вагон слабо качался и это действовало умиротворяюще. В окне сквозь пелену дождя мимо него проносились картинки, звуки, музыка, но ничто из этого в самом деле не цепляло его сознания. Он глядел незаинтересованно, беспристрастно.
Напротив сидела девочка. Он был почти уверен, что её здесь быть не должно — место это пустовало, должно было пустовать. Но было в этой девочке что-то до боли знакомое, поэтому он не отгонял её.
— Эвр, — мальчик не знал, почему дал ей такое имя, но оно казалось правильным, — на что нужно смотреть? Я ничего не вижу.
Девочка схватила его за руку, и он увидел далеко впереди фигуру человека сидящего за письменным столом. Дождь над ним будто расступался. Мальчик наблюдал, как к этому мужчине подходят ещё двое.
Даже сквозь дождь, находясь в вагоне поезда, мальчик отлично слышал их голоса.
— Добрый вечер, мистер Холидей, — произнёс, слегка склонив голову, высокий брюнет в тёмном пальто, — примите наши соболезнования.
Мужчина пониже с более светлыми волосами, стоявший рядом с брюнетом, не проронил ни слова. Мистер Холидей, к которому обратились, встал с места.
— Да, жена рассказала о том, что вы прибудете, мистер Холмс, доктор Ватсон. Всё ещё с трудом верится, — говорил мистер Холидей очень тихо и как-то потерянно. — Прошу, присаживайтесь, господа, жаль, что вам пришлось добираться сюда сквозь такой ураган.
Видение пронеслось мимо поезда. А потом так же внезапно, как появилось, всё и исчезло.
***
Ветер по-прежнему завывал. Чердак норовил развалиться с минуты на минуту — в крыше уже образовалось несколько огромных дыр, через которые потоки воды беспрепятственно попадали внутрь. Ручейки из крови, смешанной с дождевой водой, пачкали плащ и брюки детектива, стоящего на коленях возле раненого друга.