Мёрк помахал в ответ своему квартиросъемщику Мортену, колдовавшему за стеклом, в действительности желая, чтобы его дом оказался сейчас безжизненным и безлюдным.
– Привет, Карл, добро пожаловать домой. Выпьешь бокальчик красного? – таковы были первые слова, обрушившиеся ему навстречу, не успел он с шумом швырнуть свою куртку на ближайший стул.
Бокальчик?! Сегодня был такой дрянной вечер, что он запросто мог влить в себя всю бутылку целиком.
– Звонила твоя бывшая супруга Вигга, – выдал Мортен очередную фразу. Это не обрадовало Карла. – Она говорит, ты должен навестить ее мать.
Мёрк вновь бросил взгляд на бутылку. К сожалению, она была уже наполовину пуста.
Мортен протянул ему бокал, собираясь налить в него вина.
– Карл, ты какой-то мрачный. Поездка была неудачной? Ты снова взялся за одно из этих жутких дел?
Мёрк покачал головой, дотронулся до запястья квартиросъемщика и осторожно наклонил бутылку в его руке. Надо было наливать самому.
– Хорош!
Обычно Мортен не был склонен чувствовать настроение Карла, но тут затруднений не возникло. Он вернулся к своим кастрюлям.
– Будем ужинать через десять минут.
– А где Йеспер? – поинтересовался Карл, осушив первый бокал одним глотком, не особо вникая в букет, аромат дубовой бочки и винтажность.
– Господи боже мой, да кто ж его знает. – Мортен покачал головой, растопырив пальцы на руках. – Он сказал, ему надо зубрить что-то там…
И прервал сам себя каким-то щебечущим смешком. Сам-то Карл не считал это таким уж забавным, всего за месяц до финального экзамена на получение аттестата зрелости. Если Йеспер его не сдаст, то поставит рекорд Дании по количеству незавершенных попыток получить доступ к высшему образованию. И что будет делать этот 21-летний юноша в современной Дании? Нет, это было как-то совсем не смешно.
– Алоха, Карл, – донеслось с постели из гостиной. Значит, проснулся Харди.
Мёрк вырубил никогда не умолкающий телик и присел на кровать рядом с Харди.
Прошло несколько дней с тех пор, как он последний раз глядел в глаза своего бледнолицего друга. Кажется, во взгляде этого покалеченного человека появилось какое-то особое свечение? По крайней мере, раньше он не обращал на это внимания. Это напоминало чуть ли не влюбленность, внезапно получившую импульс для своего развития, или чувство, охватывающее человека после выполнения давнего обещания.
Однако у Харди имелась встроенная призма, фильтрующая настроения окружающих, которая, судя по всему, образовалась после многих лет тренировок во время допроса преступников. Создавалось ощущение, что он обладал особой способностью вытягивать из человеческой ауры цвета, отвечающие за умонастроение и степень душевного волнения. Именно через этот фильтр Харди смотрел сейчас на Карла.
– Что стряслось, старина? В Роттердаме все прошло неудачно? – спросил он.
– Да, не особо. Мы не продвинулись в нашем деле, Харди, мне жаль. Их рапорты под стать фильмам по Мортену Корку: ни основы, ни проработки, ни рассуждений.
Харди кивнул. Естественно, поездка не принесла результатов, на которые он надеялся, и в то же время, странным образом, это, кажется, не расстроило его. И еще, он назвал его «стариной». Когда он последний раз так к нему обращался?
– Я хотел спросить у тебя то же самое, Харди. Что стряслось? Я вижу по тебе. Что-то случилось.
Тот улыбнулся.
– Да уж, да уж… Только, может, ты сам быстренько оценишь ситуацию и скажешь мне, что случилось, господин вице-комиссар полиции? Хотя, возможно, это не так уж и очевидно… Но тогда, быть может, мы окажемся не голословны, утверждая, что на нашей улице произошел небольшой праздник?
Карл отпил глоток вина и скользнул взглядом по долговязому телу. Двести семь сантиметров несчастья под пододеяльником до того белоснежным, что, кажется, лишь профессиональная домашняя сиделка может добиться подобного эффекта. Очертания неподвижных ступней сорок седьмого с половиной размера и костлявых ног, бывших некогда гораздо мощнее. Торс, который в прежние времена мог внушить любому несговорчивому арестанту чуть большую покладистость. Под пододеяльником покоились руки-спагетти, которые раньше запросто могли удержать на безопасном расстоянии пьянчугу, размахивающего руками, как мельница. Да, тут лежала и дышала тень полноценного человека. Об этом свидетельствовали и глубокие борозды на лице, выгрызенные ежедневными печалью и тревогой.