Ну конечно, добивать ее будут Наташечкой. Исподволь, делая вид, что Наташечка – просто Наташа, обычная Наташа, соседка по палате, например.
Но как грубо придумано.
Впрочем, может, она и ошибается, придумали что-нибудь поизощренней. Надо встать, подойти и посмотреть. Что толку ломать голову, когда так легко узнать наверняка. А заодно и вообще разведать обстановку.
Аня приподнялась на кровати и осмотрелась. За столом у двери сидела женщина в белом халате и шапочке, слегка полноватая, лет тридцати пяти. Во всяком случае, на Наташечку она никак не тянула. Женщина, заметив движение, подняла голову, оторвавшись от своей машинки (это действительно оказалась печатная машинка), и улыбнулась (согласно сценарию).
– Доброе утро.
Утро, значит. Долго же она провалялась в полном отрубе. Интересно, что ей такое вкололи? И что вообще теперь будет? Заперли надежно, даже вон персональную охрану приставили, закамуфлированную под медсестру-машинистку. И уж конечно, Кириллу позвонить отсюда не дадут. Хотя теперь и Кирилл вряд ли что-то сможет сделать. Его ведь тоже убедят, что жена его сошла с ума, а значит, в сумасшедшем доме ей самое место.
– Как вы себя чувствуете? – Медсестра опять улыбнулась.
– Нормально, – буркнула Аня.
– Через двадцать минут завтрак. Хотите покушать здесь или пойдете в столовую?
Пойдете в столовую? То есть имеется в виду, что она может беспрепятственно выходить из палаты, свободно передвигаться по коридору? И решеток на окнах нет. Как все это понимать? Хотят заманить в новую ловушку? Или действительно свободу ее не ограничивают?
– Столовая по коридору направо, душевые – налево, там же и туалет.
То есть все беспрепятственно. Прекрасно. В любом случае это хорошо, а в ловушку ее не заманят, она будет очень осторожна.
– Так что, сами пойдете? Голова не кружится?
Сама, конечно, сама. Хотя голова как раз кружится. Что ей все-таки вкатили?
– А то я могу завтрак в палату принести.
– Нет, спасибо, я лучше в столовую.
– Тапочки под кроватью.
Аня перегнулась через железную раму больничной панцирно-сетчатой койки, заглянула в линолеумно-хлорный полумрак (серый затертый линолеум тоже растрескался, все выполнено в одном стиле). Черные, кожаные, бесформенные, ужасно противные на вид и на ощупь тапки – она тронула пальцем носок одного – стояли бок о бок, как две пожилые разжиревшие таксы-близняшки. Просто немыслимо надевать такие на ноги.
– А где моя обувь?
– В гардеробе. На прогулку пойдете, вам выдадут.
На прогулку? Здесь, значит, еще и прогулки бывают? Интересно, очень интересно.
– И что, меня выпустят?
– Ну конечно. Почему нет? – Медсестра снисходительно улыбнулась. – Вот придут к вам посетители, и погуляете. У нас прекрасный парк, большой, старый. В нашем отделении режим полусвободный, кто вас может не выпустить? Не тюрьма же все-таки. Вот в пятнадцатом или семнадцатом отделении, там да, а у нас все почти по-домашнему.
Свободный режим. Это хорошо. Если она не врет, если в ловушку не заманивает.
– А одна я могу погулять?
– Ну… Надо спросить у Елены Петровны. Если разрешит, то пожалуйста.
– Кто такая Елена Петровна?
– Ваш лечащий врач. В десять обход, вот вы с ней и познакомитесь. Пойдите пока умойтесь и позавтракайте. Сейчас, – медсестра посмотрела на часы, – без двадцати девять. Подъем у нас вообще-то в семь, но вы на особом положении, поэтому вас и не стали будить.
– На особом положении? – Аня испуганно на нее посмотрела. – Почему? Что значит «на особом»?
– Ну, – медсестра пожала плечами, – ваши родственники так договорились. Видите, у вас и палата отдельная. Думаете, это в порядке вещей, все так лежат? – Она засмеялась. – Нет, только вы. Остальные-то как сельди в бочке утрамбованы, по десять-пятнадцать человек. А вас и трудотерапией обременять не станут, лежите себе спокойно, отдыхайте, лечитесь. Хорошо иметь заботливых родственников.
– Вы хотите сказать, что эта палата платная?
– Ну, в общем, да. У нас такое иногда практикуется, негласно, разумеется. Собственно, платят родственники главврачу, и все. Он уж потом дает распоряжение, чтобы больного не особенно режимом обременяли, и палату эту выделяет. Это всем известно. Прямо не говорится, но…