– На удивление, и я была такой же, когда мне было четырнадцать.
Эффи подумала, что Сидония не согласится, по крайней мере возразит: «Ну, что вы!» А та вместо этого изрекла:
– Воображаю себе!
– А как ее балует отец, – ответила, смутившись, Эффи, для того чтобы хоть что-нибудь сказать.
– Вот именно. Никакого воспитания! Это так характерно для нашего времени!
Эффи умолкла.
Кофе выпили быстро, – всем хотелось хоть с полчаса покататься по лесу и, что самое интересное, посмотреть небольшой заповедник, в котором держали прирученных животных. Кора открыла в решетчатом заборе калитку и вошла. К ней сейчас же бросились лани. Картинка была, по правде говоря, необычайно прелестна, прямо сценка из сказки. Но тщеславие этого юного существа, этой девочки, знавшей, что она сейчас очень эффектна, портило чистоту впечатления, по крайней мере у Эффи.
«Нет, – решила она про себя, – такой я никогда не была. Может быть, мне тоже не хватало воспитания, на что сейчас намекнула эта ужасная Сидония, а может и еще чего. Дома все были ко мне слишком добры, меня слишком любили. Но кажется, я никогда не жеманилась. Этим как раз грешила Гульда Нимейер. Поэтому она и не понравилась мне, когда я снова увидела ее этим летом».
На обратном пути в лесничество пошел снег. Крампас присоединился к Эффи и выразил свое сожаление, что не имел возможности поздороваться с ней. Потом, показав на крупные снежные хлопья, сказал:
– Если так будет продолжаться и дальше, нас совсем занесет.
– Ничего страшного. Со снегопадом у меня связано приятное представление о защите и помощи.
– Это для меня ново, сударыня.
– Да, – продолжала Эффи и попыталась засмеяться, – представления – это нечто своеобразное и возникают они необязательно на почве того, что человек пережил лично; часто они связаны с тем, что он слыхал или о чем знает чисто случайно. Вы очень много читали, майор, но одного стихотворения – это, конечно, не Гейне, не «Морское видение» или «Вицлипуцли» – вы не знаете. Стихотворение называется «Божья стена»[78], я выучила его наизусть в Гоген-Креммене, у нашего пастора, много лет тому назад, когда была совсем еще маленькой.
– «Божья стена», – повторил Крампас. – Красивое название, а как оно связано с содержанием?
– Это простая история и очень короткая. Где-то была война, в зимнее время. Одна старая вдова страшно боялась врагов и стала молить господа, чтобы он окружил ее стеной и защитил от них. Бог послал снегопад, и враги прошли ее дом, даже не заметив.
Крампас как будто смутился и заговорил о другом. Когда вернулись в лесничество, было уже темно.
Глава девятнадцатая
После семи гости сели за стол, радуясь, что снова зажгли нарядную елку, сверху донизу увешанную серебряными шарами. Крампасу еще не приходилось бывать в доме у Ринга, и все здесь приводило его в изумление. Камчатная скатерть, великолепное серебро, ведерко для охлаждения вин – все, как говорится, поставлено на широкую ногу, все гораздо богаче, чем бывает у лесничего средней руки. А разгадка оказалась простой: жена Ринга, эта робкая, молчаливая женщина, происходила из богатой семьи – ее отец занимался в Данциге зернотор-говлей. Оттуда же были и картины на стенах: зерноторговец с супругой, вид трапезной Мариенбургского замка[79] и хорошая копия знаменитой приалтарной иконы Мемлинга[80] из данцигской церкви девы Марии; монастырь Олива[81] был представлен дважды: резьбой по дереву и картиной маслом. Кроме того, над буфетом висел потемневший от времени портрет Неттельбека[82], случайно сохранившийся от скромной обстановки предшественника Ринга: на аукционе, устроенном года полтора тому назад после смерти старого лесничего, вначале никто не хотел покупать эту вещь; тогда, возмущенный подобным пренебрежением, отозвался Инштеттен. Тут уж и новому лесничему пришлось настроиться на патриотический лад, и защитник Кольберга занял свое прежнее место.
По правде говоря, портрет Неттельбека оставлял желать много лучшего, тогда как вся обстановка говорила о благосостоянии, почти граничащем с роскошью; не отставал и обед, только что поданный, и все гости с большим или меньшим пристрастием стали отдавать ему должное. Только Сидония Гразенабб, сидевшая между Инштеттеном и пастором Линдеквистом, стала ворчать, оказывается она увидела Кору.
– Опять эта избалованная девчонка, эта несносная Кора. Посмотрите, Инштеттен, она расставляет маленькие рюмки, словно это невесть какое искусство. Просто официантка, хоть сейчас в ресторан! Невыносимо смотреть! А какие взгляды бросает на нее ваш приятель Крампас! Что ж, он нашел благодатную почву! Я вас спрашиваю, к чему все это приведет?
Собственно говоря, Инштеттен считал, что она во многом права, но тон ее был так оскорбительно груб, что он не без иронии заметил:
– Да, почтеннейшая, к чему все это приведет? Мне это тоже неизвестно.
А Сидония уже позабыла о нем и обратилась к соседу, сидевшему слева:
– Скажите, пастор, вы уже начали заниматься с этой четырнадцатилетней кокеткой?
– Да, фрейлейн.
– Простите мне это замечание, но что-то не видно, чтобы вы ее как следует взяли в работу. В наше время это, правда, не просто, но, к сожалению, и те, на кого возложена забота о душах подрастающего поколения, не всегда проявляют должное рвение. А все-таки ответственность несут, я считаю, родители и воспитатели.
Линдеквист ответил ей не менее насмешливым тоном, чем Инштеттен, что это верно, но что слишком силен дух времени.
– Дух времени! – сказала Сидония. – Не говорите об этом, я и слушать не буду, это только признание своей слабости, своего банкротства. Я знаю! Никто не желает принимать решительных мер, все плывут по течению, стараясь избежать неприятностей. Ибо долг – это неприятная штука! Поэтому так легко забывают о том, что когда-нибудь от нас потребуют обратно вверенное нам добро. Тут необходимо энергичное вмешательство, дорогой пастор, нужна суровая дисциплина. Конечно, плоть наша слаба, но...
В этот момент на столе появился ростбиф по-английски, и Сидония принялась щедрою дланью наполнять свою тарелку, не замечая, что Линдеквист наблюдает за нею с улыбкой. И, поскольку она не заметила этой улыбки, она, ни мало не смутившись, продолжала:
– Впрочем, в этом доме ничего другого и ждать не приходится, здесь с самого начала все пошло вкривь и вкось. Ринг, Ринг... Если не ошибаюсь, кажется, в Швеции, или где-то еще, был какой-то легендарный король с этим именем. Вы не находите, что наш Ринг держит себя так, словно и в самом деле ведет свою родословную от этого короля? А мать его – я ведь ее знала – была гладильщицей в Кеслине.
– В этом я не вижу ничего дурного.
– Ничего дурного? В этом я тоже не вижу ничего дурного! Однако тут есть кое-что и похуже. Я полагаю, что вы, как служитель церкви, считаетесь с общественными установлениями? По-моему, старший лесничий самую малость выше простого лесничего. А у простого лесничего не бывает ни подобных ведер для охлаждения вин, ни такого серебра. Это выходит из всяких рамок, оттого-то и детки вырастают такие, как Кора.
Сидония, готовая в любое время предсказывать всякие ужасы, в минуты подъема изливала свой гнев полными до краев чашами. Похоже было, что и сейчас она настраивалась окинуть будущее взором Кассандры[83]. К счастью, в этот момент на столе появился дымящийся пунш, которым у Рингов неизменно оканчивался рождественский праздник, и «хворост», искусно положенный огромной горой, более высокой, чем гора пирожных, несколько часов тому назад поданных к кофе. Теперь в качестве главного действующего лица на сцену выступил сам Ринг, который до сих пор держался несколько на заднем плане. С торжественным видом, словно священнодействуя, он ловко и виртуозно принялся наполнять стоявшие перед ним старинные граненые бокалы, демонстрируя своего рода искусство, искусство виночерпия, которое остроумная, к сожалению сегодня отсутствовавшая госпожа фон Падден метко назвала однажды «круговым разливом en cascade (Водопадом (франц.)». Струя играла золотисто-красным цветом, причем Ринг никогда не проливал ни капли. Так было и сегодня. И вот, когда в руках у каждого, даже у белокурой Коры, присевшей на колени к «милому дяде Крампасу», был полный бокал, из-за стола поднялся старый Папенгаген, чтобы произнести, как было принято на такого рода праздниках, тост в честь дорогого лесничего.
note 78
«Божья стена» - стихотворение известного немецкрго романтика К. Брентано (1778 - 1842).
note 82
Неттельбек И. - капитан корабля; организовал вместе с Гнейзе-нау защиту Кольберга против французской армии в 1806 - 1807 годах.
note 83
Кассандра - дочь Троянского царя Приама, согласно греческому мифу, обладала даром предвидеть грядущие бедствия.