ГЛАВА 10. Обрывки из летописи от*** в женском туалете дома с химерами (продолжение)
Произведения, приноровленные одно к другому, не есть произведения искусства, а только подобия его, — как музыка к стихам и стихи к музыке, как либретто в операх, подписи под картинами, книжные иллюстрации, всяческие «продолжения» известных произведений (например, «Войны и мира»), — всяческие переложения прозы в пьесу или в балет.
«Не фольклорный, не книжный, не исторический, а „тот самый“ Илья Муромец был представительным мужиком — ростом, пожалуй, на голову выше баскетболиста Круминьша. Два метра пятьдесят сантиметров, пожалуй. А в плечах, наверно, как шкаф киевской мебельной фабрики имени Боженко. Какие-то засушенные мощи, выставленные в Киево-Печерской лавре под его именем, — обман трудового народа. В детстве, как известно, Илья болел полиомиелитом, а вылечил его волшебник-волхв заговоренной водой и специальными тренировками с разработкой ног, но Илья на всю жизнь остался хромым и кривоногим, догонять или убегать было для него невыносимым занятием. На современных Олимпийских играх Муромец не смог бы соперничать с боксерами, борцами или даже тяжелоатлетами за неимением техники — и в рывке, и в толчке он получил бы нулевую оценку, потому что никогда не смог бы так элегантно отставлять ножку или, раскорячившись, вырывать штангу над головой, а просто переходил бы в жим. Илья не любил неестественных движений, они причиняли ему боль, а допинговых стероидов он бы никогда не принимал, держался бы на заговоренной воде. Сколько бы он выжал? Трудно сказать. Но силища у Муромца была офигенная. Если он вырывал с корнем вековые дубы (а вековые не очень толстые), то любой школьник, знающий подобающую формулу и прикинув значение всех составляющих, может вычислить необходимое усилие. Лошади под Муромцем никогда не проваливались, потому что он жалел скотину и на плохих не садился. Проиграл бы он, возможно, и Поддубному на цирковой арене из-за незнания приемов французской борьбы, и какому-нибудь японскому каратисту Якимуре Кусаки на татами, и схлопотал бы прямой в лоб от Али Мухаммеда-Клея; ну да не в спорте дело — силу свою Муромец проявлял исключительно в военных целях для обороны Отечества, а в цирке и на татами мог бы и проиграть. По тем временам он был главным стратегическим оружием русских. В современных войнах его военное значение было бы невелико, но как вычислить его значение моральное? В августе предпоследнего года, мчась на лендлизовском джипе по Белоруссии, Гайдамака увидел Илью Иваныча на дороге под Могилевом, восседавшим, свесив ноги, на башне трофейного „Королевского Тигра“ в окружении толпы красноармейцев. Ни пройти, ни проехать. Красноармейцы любовно рассматривали Муромца и с восторгом аплодировали каждому его движению. Возможно, они принимали его за популярного киноартиста Жарова. Муромец выглядел очень уставшим, растирал больные ноги оподельдоком и не обращал внимания на восторженных поклонников. Гайдамака хотел незаметно проскочить мимо и медленно съехал с дороги па обочину, но могучий старик все-таки унюхал его (у него на Гайдамаку был особый нюх), поворотил голову, погрозил ему кулаком и произвел громкую автоматную очередь неприличных звуков, напоминавших разрывы картечи, чем вызвал два эффекта: красноармейскую овацию и немецкую авиацию — „Мессершмиты“ не замедлили явиться на эти звуки, и что происходило дальше, Гайдамака не знал, потому что, съехав на обочину, он подорвался па противотанковой мине и разлетелся вместе с джипом на составные части, и ангелу-хранителю пришлось долго его восстанавливать.
— Не обессудь, Сашок, — сказал Гайдамаке Илья Муромец на Лысой горе в тот первомайский день. — Хоть ты мне и брат названый, но княжеский указ вышел, да мне под расписку. Люсьену Михайловну Свердлову, у которой по твоей вине живот уже на седьмом месяце, аборт поздно делать, выдать замуж за слугу твоего, Алексея Поповича, все твои подвиги на него переписать, а тебя лишить богатырского командирского звания и изгнать из Киева богатырским ударом под зад коленом, что и произвести немедленно. Последний раз поручено спросить: женишься или нет на Люське Свердловой?
— Нет! — отвечал Гайдамака.
— Не пойму, почему ты такой упертый? — удивился Илья. — Чем Люсьена тебе не подходит?
— Не распробовал. Я себе невесту еще поищу.
— Трудно тебе жениться, что ли? Не убудет и не отвалится.
— А я в толк не возьму, почему вы из-за бабы на меня взъелись!
— А вспомни, скольких ты девок перепортил!
— Так по их же собственной воле!
Но тут слово взял второй названый брат, Добрыня Никитич:
— Да что с ним говорить! Или пусть женится, кобель, или изгоняем его из тайного общества. Нет?… Значит, альтернативы нет. Отдаем Люсьену за Алеху Поповича, а Гайдамаку из летописи вычеркиваем да с позором изгоняем. Так?
— Так, — неохотно отвечали богатыри.
— А Черчилль? — спросил Гайдамака.
— Черчилль у нас останется. Давай свое последнее желание.
— Чару медовухи в полтора ведра, — заказал Гайдамака.
— Налить! Спой напоследок «Что ты, княже, говорил».
— Давай аккордеон.
Послали за аккордеоном, чарой, медовухой и виночерпием…
Гайдамака глубоко задумался, сидя орлом в гнезде. Какой-то художественный компромат, где он, Гайдамака, главный герой. Он впервые справлял нужду в женском туалете, но никаких фрейдистских комплексов не чувствовал. Ничего, прохладненько. Так бы весь день и сидел здесь, читал эту художественную литературу, не ходил бы ни на какие допросы. А вечером — на футбол.
Такие дела.
Вроде бы полегчало. Гайдамака подтерся компрометирующей бумагой, но воды в бачке едва хватило на один спуск, и бумага не ушла в недра кагэбэшной канализации. Стал мыть руки под тонкой издыхающей струйкой из крана. Совсем плохо с водой в Одессе, даже в КГБ на верхние этажи плохо качает.
Надо же — опять прихватило…
ГЛАВА 11. Вечерний допрос
«Вам следует подать заявление в полицию, — отвечал Порфирий Петрович, — о том, что, узнав об убийстве, вы просите уведомить следователя, что такие-то вещи принадлежат вам».
Первый допрос продолжался недолго.
— Я комиссар полиции, — сказал на плохом русском комиссар полиции, но своей фамилии не назвал. — Вы русская? Я немного понимаю по-русски, и у нас есть русский следователь.
«И тут комиссары», — с тоской подумала графиня и ничего не ответила. Ее уже ничего не удивляло.
— Где негр?! — вдруг заорал комиссар полиции. — Пацан где?! Графиня молчала. Комиссар тут же успокоился. Его доброе лицо кого-то ей напоминало.
— Имя? — повторил он по-итальянски.
— Кларетта, — ответила графиня.
— Фамилия?
— Петаччи, — нахально отвечала графиня.
Комиссар отбросил вечное перо и стал читать протокол обыска:
«Во время обыска обнаружены и приобщены к делу следующие химические приборы и реактивы: четыре банки из-под азотной кислоты, два стеклянных градуированных цилиндра, два термометра, три фарфоровые вытяжные чашки, четыре стеклянных колпака, полторы бутылки серной кислоты…»