И чем больше об этом думал, тем сильнее распалял себя Кудинов, тем обиднее становилось ему. Ефрейтора стали раздражать и тарахтящие повозки, и понукающие лошадей ездовые, держащие курс на запад. Опираясь спиной на плетень, прибитый к стене мазанки, когда-то, видимо, чистенькой и беленькой, а сейчас серой, с заметными выщербинами от пуль и осколков, он нетерпеливо ждал смены. По его подсчету время уже настало. Кудинов еще раз смерил свою тень — насчитал четыре больших шага. «Так и есть. Опаздывает. Наверное, анекдоты свои паршивые рассказывает», — злился он.
— Не, не забыл. Счас буду, — сказал, появляясь, сменщик.
В один из ноябрьских дней дежурство его у шлагбаума благополучно подходило к концу. Скоро двенадцать. У ефрейтора не было часов. Однако он научился точно определять время: по солнцу, по собственной тени и, наконец, интуитивно, чувствуя неумолимое движение невидимой минутной стрелки. Сюда, на пост, он шел с надеждой сделать хотя бы часть того, что могло бы оправдать в собственных глазах долгое пребывание его в стороне от боев. Бомбежки, бессонные ночи он в счет не брал. И сейчас, когда внутреннее напряжение спало, когда в эти последние минуты казалось, что ничего, уже случиться не могло, Кудинов вновь почувствовал себя бесполезным. За четыре часа он осмотрел столько автомашин, проверил столько офицерских удостоверений и солдатских книжек, что со счета сбился. Солдатские книжки он листал особенно внимательно, искал строку, в которой была умышленно допущена опечатка. Но ничего не находил. На вечернем инструктаже начальник заставы подробно рассказал, на какой странице солдатской книжки, в какой строке, в каком слове сделана опечатка. Тогда, выйдя из канцелярии после инструктажа, Кудинов восхищенно сказал Сизову:
— Вот работают, черти!
— О ком ты?
— О разведчиках наших. Надо же, куда пробрались. В самое гнездо, где документы шпионам делают. Теперь гада поймать — раз плюнуть.
— Думаешь? Тогда считай, что шпион у тебя в кармане, если, конечно, на твой пост притопает. Ты ведь с восьми утра заступаешь?
— С Алексеевым.
— Сливки снимать идешь, — злил Сизов друга. А потом серьезно добавил: — Умерь свой пыл. Шпион не дурак. Он, может быть, километрах в ста отсюда спокойно сидит, хлебает борщ у какой-нибудь вдовушки. И ни капли не сочувствует моему другу, которому отличиться хочется.
— Мне?.. Отличиться?
— А то нет?
— Рехнулся?
— По глазам вижу… Какой же я был бы друг, если бы не знал, что в твоей душе творится? — Сизов миролюбиво обнял Василия…
«Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом», — вспомнив разговор у канцелярии, мысленно оправдывал Кудинов свое честолюбие.
Ефрейтор неторопливо топтался у шлагбаума, безразлично поглядывал по сторонам. Он понимал, что и на этот раз не повезло. «Не этот же шпион, — думал Василий, глядя на подходившего сержанта в мятой шинели. — Одной руки нет, рукав пустой болтается. У такого и документы грех проверять. Ясно, что из госпиталя идет…»
Но документы он решил проверить. По привычке козырнул:
— Ваши документы, товарищ сержант.
Не очень чисто выбритый сержант неторопливо достал левой рукой служебную книжку.
— Как видишь, отвоевался я, — невесело пошутил он, спокойно оглядывая Кудинова. Левую руку он снова сунул за борт шинели.
Василий заметил это, но виду не подал. Он машинально полистал служебную книжку и почти не задержался на памятной странице, памятной строке и памятной опечатке, а сердце гулко застучало в груди. Сдерживая волнение, он улыбнулся, приложив руку к пилотке.
— Все в порядке. Можете следовать дальше.
Сержант взял документ и, как показалось Кудинову, облегченно вздохнул, сунув книжку в карман гимнастерки.
— Из госпиталя?
— Угадал. Из Андриановского госпиталя. Утром только выписали. Ни одной попутной, как на грех.
— Отдохни малость. Какая-нибудь оказия подвернется. Большак бойкий. Посадим…
— Сделай одолжение, браток. Век благодарен буду. Слово «браток» обидело Кудинова, но виду он не подал. Лишь подумал про себя: «Не так еще благодарить будешь. А «братки» твои за линией фронта остались».
Из будки вышел командир отделения. Кудинов, показывая глазами на раненого, сказал:
— Подвезти сержанта надо. Из Андриановского госпиталя идет.
Последние слова он чуть заметно выделил. Сержант отлично знал: Андриановский госпиталь полмесяца назад переведен в другое место, что человеку в помятой шинели и невдомек, а потому порадовался выдержке ефрейтора.
— Из госпиталя, говоришь? А ты его даже в будку не пригласишь, — осуждающе сказал командир и обратился к раненому: — Холодновато на улице. Заходите в помещение.
Незнакомец поколебался слегка, но согласился.
— Спасибо. И правда, на улице свежо, — и повернулся к Кудинову: — Не прогляди машину, служивый.
— Не беспокойся, все будет, как надо, — весело улыбаясь, заверил Кудинов.
Несколько минут, оставшиеся до смены, показались ефрейтору вечностью. Он то и дело поглядывал на дорогу, мысленно поторапливал Еременко и Сизова. Не забывал и о двери будки, хотя был уверен, что из рук Алексеева незнакомцу не уйти. Наконец появилась смена. Василий, не выдержав, сделал несколько шагов навстречу.
— Будьте начеку, — зашептал он. — Задержали тут одного.
— Где он?
— В будке. Вы оставайтесь здесь, а я пойду к Алексееву.
Когда он открыл дверь, сержанты мирно беседовали. Командир отделения сидел на лавке по левую руку от незнакомца и что-то оживленно рассказывал. Увидев ефрейтора, безрукий спросил:
— Нет еще машины?
— Нет.
— А почему пост покинул?
— Смена пришла.
Незнакомец хотел встать с лавки, но Алексеев крепко взял его за кисть и строго сказал:
— Сиди. Теперь уж некуда торопиться.
— Что это значит? Над фронтовиком издеваться? — почувствовав пальцы-клещи, взвизгнул инвалид, стараясь вцепиться зубами в воротник собственной гимнастерки.
Кудинов, заметив это движение, вмиг оказался рядом и, ударив ладонью по подбородку, запрокинул голову задержанного, прижал его к стене.
— Хватит комедию ломать! — предупредил Алексеев. — Андриановский госпиталь полмесяца назад переехал в другое место. Понятно? Обыщи его, — приказал командир ефрейтору.
Кудинов, не спеша, обыскал. Из кармана, вшитого под правый рукав шинели, вытащил один пистолет, из левого кармана брюк — другой.
— Хорошо в госпитале снаряжают, — засмеялся Алексеев.
Незнакомец молчал.
— Вася, — Алексеев впервые так ласково назвал Кудинова, — освободи его от ампулы с ядом. Она, по-видимому, в воротнике гимнастерки зашита. Пусть человек успокоится.
Кудинов нащупал ампулу и вырезал ее ножом.
— Поднимайся! — приказал командир отделения. — И запомни: дурака валять не советую. Хуже и больней будет.
Все трое вышли из будки. Впереди Алексеев. За ним задержанный. Кудинов еще раз внимательно оглядел незнакомца. Человек как человек. Лет тридцати, белобрысый, светлые голубые глаза. Еременко с Сизовым тоже с интересом рассматривали его.
Позже, на допросе у начальника заставы задержанный признался, что в сорок втором, раненый, попал в плен. В госпитале ему ампутировали кисть правой руки и завербовали. Затем — школа шпионов. При ночной бомбежке выбросили на парашюте недалеко за линией фронта. Парашют закопал. Задание — диверсия на железной дороге в прифронтовой полосе.
Разобрав проведенную операцию, лейтенант Макеев поблагодарил сержанта и ефрейтора за службу, а затем сказал:
— Поздравляю вас с представлением к наградам.
Мартовские тучи, подгоняемые ветром, плыли над землей, то и дело кропили ее нудными дождями. Не успеют просохнуть солдатские шинели, как снова смыкаются над головой тучи и начинается дождь. Раскисший чернозем, сочный, звучно хлюпающий, цепко хватает за сапоги, словно хочет остановить тяжело идущих солдат.