Едва я заглянул внутрь, как послышались приглушенные голоса. Говорили явно на кухне, но дверь туда была заперта, и слов было не разобрать. Стена кухни выходила небольшим вентиляционным оконцем в уборную. В норме это была мойка, но в лютые зимы выбегать на улицу по нужде было проблематично, потому между домашними было условлено, что нужник в виде отдельно стоящего корыта временно располагался именно там. Остальной дом, казалось, спал беспробудным сном. Незамеченный, я на четвереньках прошмыгнул в мойку, предусмотрительно выставляя вперед руки, чтобы не вляпаться в корыто, еще полное испражнений с ночи. Таким образом я добрался до заветного оконца, что тускло светило под потолком. Оттуда тянуло табаком — сидевшие на кухне мужчины, очевидно, закурили. Первые секунды мне казалось, что их уже нет в доме, такая стояла тишь. Но вдруг из окна донеслись четкие шаги. Ходил незнакомец. Хозяйскую поступь я бы из множества узнал. Тяжелые шаги вдруг затихли, и я уловил тихий разговор:
—…Не думал ли ты, Курьма, что я прощу тебе долг? — сурово поинтересовался путник.
— Егеря не приходят сюда ежегодно, — ледяным тоном отвечал хозяин.
Я знал этот тон. То был тон лютой ненависти вперемешку с бессилием. Так, тихо, сквозь зубы, скрипя металлом, говорил хозяин лишь в моменты истинного гнева.
— Я решил, — продолжал хозяин, — ты не явишься ранее теплых мен. Я и сейчас-то не признал тебя, егерь. В такую погоду до нашего куреня не добраться.
— И ты решил поднять руку на спящего егеря, не разобравшись? — спокойно спросил незнакомец.
— Мне не нужны лишние рты. Зиме конца и края не видать, а у меня горючий камень на исходе, скотину и ту обогревать нечем. Придется забивать раньше времени…
— Я предупреждал тебя, Курьма! — грозно перебил егерь хозяина. — Твой курень у меня поперек глотки стоит, а ты, баран упрямый, сам привел своих людей к такому концу.
— Мне нечем тебе платить! — столь же яростно воскликнул хозяин. — Даже если ты решишь силой отнять, отнимать нечего!
— Ты, лис паршивый, не прибедняйся. Тебя на менах никто не заставлял бумагу великого кнеса подписывать.
— А ты мне кнесом не тыкай, с ним я сам договорюсь как-нибудь. До ближайшего куреня семь дней езды не лошади, которой у тебя, егерь, нет. А хоть бы и была — ты прежде околеешь от холода, нежели доберешься до первой теплой избы. Не помогут тебе ни твое чародейство, ни оружие твое. Кто ты такой? Такой же человечек, как и все. Мы все жалки и ничтожны во власти Богов!
Егерь резко встал. Было слышно, как ярость наполняет его легкие:
— Ты, душегуб, себя с человеком не сравнивай! Вы все в своей кнежити пали до грязных животных. Вы хуже животных — те убивают ради пропитания…
— И я убиваю ради пропитания! — заорал Курьма.
У меня похолодело внутри. Сейчас поубивают друг друга.
— Но не себе подобных! — осадил хозяина егерь. — Вы жрете людей!
— Они не люди! Это безмозглый скот! Они не знают ни языка, ни веры в богов! Они живут лишь инстинктами! Их невозможно обучить людскому!
Егерь отошел в другой конец кухни, помолчал немного и уже тихим голосом спросил: