Так, чёрт с ней, я сделал что хотел. Теперь, когда прямая угроза сошла на нет, нужно быстро сделать так, чтобы обезопасить себя. «Звериный кодекс» изучу позже, когда смогу уделить этому должное внимание, сейчас точно не до этого.
Я опустился на корточки перед ловушкой.
Горностай внутри был в ярости: его маленькое тело металось, когти скребли по прутьям, а глаза с алыми искрами горели, как раскалённые угли. Он шипел, обнажая мелкие, но острые зубы, а его мерцающий хвост хлестал по стенкам, будто молния в клетке. Я смотрел на него, стараясь не делать резких движений.
Зверь был напуган, и это делало его опасным, несмотря на размер. Я знал, что с агрессивным животным нельзя суетиться — любое лишнее движение или звук может спровоцировать его ещё больше.
— Спокойно, дружок, — сказал я тихо, опуская голос до мягкого, почти шёпотного тона. Мои ладони легли на землю рядом с ловушкой, чувствуя влажную прохладу почвы. — Никто тебя не тронет.
Горностай замер на миг, его уши дёрнулись, но потом он снова зашипел, вцепившись когтями в стебли «телесника». Я не двигался, давая ему привыкнуть к моему голосу. Мои пальцы почему-то слегка дрожали, но я держал руки расслабленными, чтобы не спровоцировать зверя. Нужно было показать, что человек перед ним не угроза, но и не слабак. Животные чувствуют страх, а я не собирался давать ему этот козырь.
Медленно протянул руку к ловушке, но не слишком близко, чтобы не спровоцировать укус. Горностай следил за мной, его глаза не отрывались от моих пальцев. Я заметил, как его бока вздымаются быстрее — он был на взводе, но уже не так яростно царапал прутья. Мой голос продолжал звучать ровно, как журчание ручья:
— Всё, всё, малец. Пора домой.
Я осторожно подхватил ловушку за верхний прут, стараясь не трясти её. Горностай снова зашипел, но уже тише, будто его силы начинали иссякать. Вес ловушки был невелик, но шершавые прутья царапали ладони, а стебли «телесника» оставляли липкий след на коже. Я встал, чувствуя, как ноют мышцы ног после долгого сидения в засаде. Солнце уже почти село, небо окрасилось в багрово-фиолетовые тона, а воздух стал прохладным, с лёгким привкусом сырости.
Путь домой нужно было выбрать осторожно. Хозяйство наше стояло на отшибе, у самого леса, и это было моим спасением — меньше шансов нарваться на любопытные глаза. Я двинулся по тропе, держа ловушку в левой руке, а ведро в правой. Шаги мои были мягкими, ступал по траве, избегая хрустящих веток и камней, чтобы не привлекать внимания. По пути запоминал дорогу и явные ориентиры безопасной зоны леса — благо опыта хватало и в мозгу формировалась карта. Ориентиров, а также удивительных, незнакомых мне мест, было слишком много. И когда всё это изучать?
— Ну что, дружок, — сказал я горностаю, держа ловушку на уровне груди. — Веди себя прилично, и всё будет хорошо.
Зверь ответил коротким шипением, но уже без прежней ярости. Его глаза всё ещё горели, но он притих, свернувшись в комок в углу ловушки. Я чувствовал, как его взгляд следит за мной, но это уже был не страх, а настороженное любопытство. Мой голос, похоже, действовал — животные всегда реагируют на спокойный тон, если он не несёт угрозы.
Я шёл вдоль опушки, где тени от деревьев сливались с сумерками, делая меня почти невидимым. Ветер шуршал в листве, донося запах сырой земли и далёкого дыма из деревенских труб. Где-то вдали залаяла собака, но звук был приглушённым, не близким. Я напряг слух, но шагов или голосов не услышал — путь был свободен.
И тут горностай взбесился. Он вдруг рванулся в ловушке, его когти заскребли по прутьям с такой силой, что стебли «телесника» затрещали, а ловушка задрожала в моей руке. Его шипение перешло в высокий, почти визжащий звук, а мерцающий хвост хлестал по стенкам, будто искры сыпались из костра. Я остановился, мышцы напряглись, а сердце стукнуло быстрее.
— Да что с тобой такое? — пробормотал, опуская ловушку на землю. Мои пальцы сжали прутья крепче, чтобы зверь не вырвался. Он был в ярости, его глаза пылали, а зубы клацали, пытаясь вцепиться в стебли.
Я выдохнул, стараясь успокоиться. Нельзя паниковать — это только хуже сделает. Поэтому присел на корточки и посмотрел на горностая. Его агрессия была не просто страхом — что-то его взбудоражило.
Может, запах? Или звук? Я прислушался, но ничего, кроме ветра и далёкого лая, не услышал.
Аххх…
Татуировки на запястьях вдруг запульсировали, будто кто-то провёл по коже горячей иглой. Жар разлился по рукам, а в груди возникло странное ощущение, как будто внутри меня проснулась какая-то сила, древняя и тяжёлая, как раскалённый металл в кузнечном горне. Я не успел осознать, что происходит, и рявкнул: