Любой шифр, по крайней мере из тех, с которыми ему до сих пор приходилось сталкиваться, рано или поздно можно разгадать. Невозможно разгадать только один-единственный способ шифровки: тот, с которым он познакомился при изучении «Стеганографии», великой книги аббата Тритемия, которую Кристоф Плантен[147] когда-то давным-давно отыскал для него в Антверпене. Шифр, который невозможно разгадать, не переводил буквы в другие буквы или в числа, не переводил слова или фразы в другие слова или фразы; он переводил один предмет — тот предмет, о котором действительно шла речь, — в другой, принципиально другой предмет. Переведи свои намерения в говорящую птицу, и пусть эта птица скажет о твоих намерениях; закодируй свое сообщение в книге о постройке автоматов, и, когда при помощи изложенных в ней инструкций будет создан автомат, его механическая рука отследит в этой книге отправленное тобой сообщение. Напиши (именно так и сделал аббат Тритемий) книгу о том, как призывать на землю ангелов, и, если ты все сделаешь правильно, ты дашь ангелам волю самим написать книгу аббата Тритемия, на собственном, ангельском языке, который, при попытке говорить на нем, сам собой переведется в книги, и в чудеса, и в науки, и в мир на земле.
Сам доктор Ди чаще всего пользовался куда более практичным способом шифровки: у него в запасе было огромное количество фраз на самых разных языках, каждая из которых заменяла собой в тайном послании одно из ключевых слов. Слово «плохо» могло выглядеть как «Благословенна чарами Паллада», или «Ты восхищенья дам достойна, о Астарта», или «И воцарилось божество добра». Если та же фраза писалась по-гречески, она могла означать совсем другую вещь, скажем, «корону» или «кражу». Из такого рода фраз можно было составлять целые тексты, они были специально подобраны в рифму так, чтобы из них при необходимости складывались длинные, нудные, темные по смыслу аллегорические фантазии, за которыми в действительности стояла какая-нибудь краткая и роковая фраза: Герцог умрет ровно в полночь. Если честно, то единственным непоправимым неудобством этого способа кодирования было то обстоятельство, что шифровка всегда была значительно длиннее сообщения.
Далеко за полночь, разгадывая очередную шараду, доктор Ди думал иногда: а ведь что есть Творение, как не один огромный, многокрасочный, исполненный самой буйной фантазии, непредсказуемый текст; и если расшифровать его, получится одно-единственное, страшное по смыслу слово.
Той ночью он начал с самой первой страницы, пытаясь вычленить в плотно написанном какими-то варварскими буквами тексте простейшие анаграммы. И не нашел ни одной. Он попробовал двадцатичетырехбуквенный алфавит, перевел буквы в числа, числа выстроил как последовательность из знаков и домов зодиака; получившийся таким образом гороскоп он перевел в часы и дни недели, а уже эти цифры — в буквы греческого алфавита. Ветер стих; набежали тучи и скрыли луну. В одном из ста пятидесяти известных древневаллийским бардам шифров вместо букв выступали деревья; в другом — птицы; в третьем — знаменитые замки. Черный грач зовет соловья в боярышнике подле крепости Шеолы[148]. Пошел дождь. Всякую вышедшую из-под его пера строчку, как только в ней терялся всякий смысл, доктор Ди тут же швырял в огонь. Занялся новый день; скорописным почерком (а почерков у него было четыре, не считая зеркального) доктор Ди записал один из возможных смыслов первой строки в книге мистера Толбота:
ЕЖЛИ КОГДА ПРИИДЕТ СИЛА МОГУЩАЯ 3 ЖЕЛАНИЯ
В чем смысла, с его точки зрения, оказалось немного. Но если вернуться вспять — назад, сквозь лес, где грач кричит в боярышнике у подъездной дороги к замку, назад, через огам и через греческий, через звезды, буквы и числа, ту же строчку можно будет прочесть следующим образом:
В КРИСТАЛЛЕ БЫЛИ АНГЕЛЫ 246 МНОГО ИХ ЧИСЛО
И от этой фразы сердце у него на секунду замерло и снова наполнилось густой свежей кровью.
В кристалле были ангелы; его желание готово было осуществиться.
Он встал с табурета; за решетчатым окошком брезжило туманное серое утро, почти неотличимое от ночи. Он знал, знал наверное, что нынче ночью обрел необходимое чувство равновесия, чтобы ступить на длинный и лезвийно-острый путь, и груз сей настолько тяжек, что одному только богу известно, выдержит ли он, хватит ли у него сил, и что путь этот не кончится до самой его смерти, но всю оставшуюся жизнь ему придется теперь потратить на осуществление пути; и в то же самое время он знал, что в другом каком-то смысле, в иной расшифровке, он уже стоит в самом центре. Он задул лампу и отправился спать.
147
148