— Amor hereos — сказал Пирс. — Об этом Бертон писал.
— Да. Составная часть меланхолии. Что ж, ее этиология — часть теории духа. Смотри, что происходит. Представь, что твой дух особенно горяч, блестящ, нестоек, подвижен. И вот ты видишь или встречаешь кого-то, кто по всяким причинам — в основном из-за звезд — абсолютно соответствует способности твоего духа к отражению. И что тогда? Дух подхватит образ возлюбленного и безудержно пронесет по всему телу; это может оказаться болезнью.
— Любовное томление, — сказал Пирс.
Его сердце забилось ровными быстрыми толчками — твердый кулачок колотит в тюремную дверь; чувство это, привычное, почти постоянное, так напугало Пирса, что он стал подыскивать доктора — настоящего, современного, — который выслушает и велит расслабиться и отдохнуть.
— Душа не в силах думать о чем бы то ни было еще, потому что дух больше ничего не может отражать. Фантомное отражение другого человека, безудержное в твоем духе, обретает мнимую независимость. Это не человек, помни, это твое собственное творение, но оно может превратиться в человека. И вот бедная душа ни о чем больше не думает, и призрак вытесняет твою подлинную личность, так что фантом возлюбленного окажется там, где должен быть ты. Ты отдал ей свое сердце.
— А что случилось с вами? — спросил Пирс.
— Всё, прошло. — Барр допил сок. — Если не обретешь себя снова — умрешь. Не будешь ни есть, ни одеваться, ни.
На миг Пирс почувствовал слабость в коленях, яркий день потемнел, и он подумал, что еще немного — и он упадет в обморок прямо на тротуар, покрыв себя позором и до смерти напугав старого учителя.
Он бы мог сказать, что не впервые подхватил эту болезнь; что в период после полового созревания он постоянно то страдал, то поправлялся от хвори, то неустанно пытался вновь ее подхватить. Но теперь все иначе, о, совсем иначе. Человек, который брел рядом с Барром, посасывая сок через соломинку, — некто, похожий на давнего Баррова студента, по странной случайности встретивший старика на захолустном флоридском курорте, — на самом деле был големом, который собою больше не управлял, раковиной, которую опустошила болезнь, подозрительно напоминающая смертельную; и пустоты внутри него были наполнены страшными детищами воображения, черной материей, в которую не могло проникнуть солнце.
— Так есть ли, — спросил он по возможности спокойным голосом, — лекарство? — Барр посмотрел на него с любопытством, и Пирс широко улыбнулся в ответ: простое любопытство. — Ну, то есть, если они думали, что это болезнь, может, они знали и лекарство. Я, правда, о таком не слышал.
— Пытались они лечить, — сказал Барр. — Укладывали в постель — лежи, сам разбирайся. Молитва. Отдых в каком-нибудь скучном краю. Иногда случались спонтанные ремиссии, бывало, да.
Конечно, бывало. Ведь и сам Пирс не раз выкарабкивался из этого недуга — далеко не один раз. Ослабелый, но живой, еще живой.
Но в этот раз.
— Я, — сказал он, и Барр умолк в ожидании. — Я.
Но Пирс остановился и отвернулся — якобы взглянуть на крохотный пляж (созданный руками человека) и нестойкий облик облаков. На самом-то деле — чтобы скрыть от старого учителя пугающе-нездоровое лицо (он знал, как выглядит со стороны) с застывшей улыбкой. Он пережил ужас безумца: нужно просить о помощи, но другим не понять, в какую духовную яму ты попал; а значит, и помочь они не помогут; и ты уходишь все глубже во тьму под их добрыми озадаченными взглядами.
Бо, и Роузи Мучо, и Споффорд — умные, нераздвоенные, обычные люди, они даже вообразить не могли, что случилось с Пирсом, хотя он и пытался им объяснить. Дитя в тисках ночных кошмаров, которого утешают большие, надежные взрослые, ребенок, знающий, что взрослые избавлены от страхов, — и от этого он еще более одинок и напуган. Конечно, им трудно поверить ему или хотя бы посочувствовать. Пирсу и самому было трудно верить, ужасно, совершенно невозможно; его собственное «я» беспомощно, изумленно, тревожно глядело на Пирса из серого, холодного, небывалого узилища.
Он шел вместе с Барром по дорожке вдоль пляжа, мимо сувенирных киосков и продуктовых ларьков к железной ограде отеля, где старик обитал. Какое совпадение, вновь заметили они, довелось же встретиться не где-нибудь, а здесь, вдали от родных домов, и Барр сказал — мир тесен; но Пирс уже не изумлялся вешим встречам — не более, чем странствующий рыцарь удивляется встрече с отшельником в огромном, диком лесу, именно с тем, кто ему и нужен. Нет, Пирс не был удивлен; ему казалось, что теперь он будет встречать старого ментора и проводника на каждой безнадежной развилке своего пути, а если и не его, то кого-нибудь похожего; и все же он еще не знал, какой вопрос надо задать, чтобы освободиться, он даже не знал, есть ли такой вопрос.