Вы сможете мне помочь? — спросила она, а он ответил: нет, не смогу, но знаю, кто поможет. Сперва она подумала, что речь о докторе Уолтере, человеке с видеозаписи, неизвестно где обитающем, но через миг поняла, что речь о другом.
— Неужели это правда? — спросила она.
Истина в том, что повторено трижды подряд, ответил он. Слышала такое, Бобби?
Странная, пронзительная улыбка на неулыбчивом лице; неотрывный взгляд. Это правда, Бобби, сказал он. Повторено трижды подряд.
Доктор Уолтер, куда более ученый, чем все известные ей проповедники, мог объяснить все трудные места в Евангелиях, каждое трудное слово, потому что знал язык, на котором они написаны. Бобби несколько удивилась, узнав, что не по-английски. На занятиях, после просмотра видео, Рэй Медонос рассказывал, что грешная часть человека — это не он сам, а ложная личность, возникшая после Адамова грехопадения. Когда вы обратитесь к Богу, Он раскроет вас и наполнит своей благодатью, будет лить и лить, пока не наполнит; и мы знаем, как это устроить, ибо таково было откровение, дарованное доктору Уолтеру. Рэй говорил: даже когда ваше подлинное «я» наполнится Духом, ложное еще какое-то время будет грешить, но постепенно ослабеет и лишится упорства, наконец поблекнет и исчезнет; сама же Бобби останется чиста и не будет в ответе за то, что творила ее греховная доля.
Проповедник на горе, которому она помогала строить церковь, никогда не говорил ей, что это обещано в Евангелии. Ему не было даровано откровение — ни сила, ни истина не были открыты лишь ему. По воскресеньям и в ночи возрождения он взывал к Духу, моля, чтобы тот снизошел; Дух, занимавшийся в сердцах прихожан, побуждал их говорить, и часто возглашенное одним не сходилось с тем, что говорили другие; один объявлял: Бог любит нас, какие бы ни, а другие кричали: гнев Его безудержен. А пастырь никогда не говорил, что тут истинно, а что нет. Ежели слова шли из сердца, значит, Дух подвиг их; слова означали то, что должны были означать, объяснял священник, и, может быть, каждый оглашал ту правду, в которой именно теперь нуждалась душа ближнего. Силе Господней не положить предела; Слово Божие — огромная пестрая птица, предстающая каждому в ином обличье.
В горах глаголали иными языками, в «Пауэрхаусе» тоже — и могли научить этому, более того — утверждали, что любой может этому научиться, и не требовали излить из сердца своего дивную сладость, дабы Господь раскрылся в тебе, подобно плоду спелому, и через уста изошел. Это… ну не то чтобы фокус, но тебя направляли, подсказывали, что делать, и она научилась говорению, так же как научилась брать кровь и делать уколы; раньше она ни за что не поверила бы, что такое возможно, а теперь глаголала на Божьем языке так же долго и громко, как прихожане той церквушки, однако не падая на пол, без рыданий и обильной испарины. Когда у тебя это получалось впервые, вокруг собиралась вся группа, тебя обнимали, смеясь и ликуя, — тебя обнимал даже Рэй Медонос, отныне совершенно в тебе уверенный. Совершенно.
Но прежде всего ей объяснили, что она никогда не видела мертвых, ни в ту ночь у горной церкви, ни в какую другую — и, уж конечно, не в Конурбане. Никого; в том числе и Роберту.
Что бы ни воображали прочие, возомнившие себя христианами, мертвые мертвы и лежат в могилах, существуя лишь потенциально до Последних Времен. {344} Библия толкует это яснее ясного, возьми и прочти, а всякое другое толкование — мол, души или духи улетают в рай или в ад, чтобы в день Страшного суда воссоединиться с телом, — не более чем толкование, в котором Писание не нуждается. В нем все прямо сказано, а как же иначе?
Мертвые мертвы: мертвы, как мышка, найденная со сломанной спинкой в мышеловке, мертвы, как дохлая собака на обочине, расклеванная вороньем. В чем же проявится Божья власть дать нам вечную жизнь, если она у нас и так есть? Мертвые не бродят по земле в смутных поисках и ни о чем не просят Бобби. Им ничего не нужно. Они ничего не знают. Они даже не ждут ничего. Не покойники являлись ей, а видения — симптомы душевной болезни с очень глубокими корнями, идущими из ее прошлого; дабы благодать Божия могла наполнить ее всю, их нужно удалить. В «Пауэрхаусе» умели и это.
Сотня миль до Харрисберга, еще сотня от Харрисберга до Моргантауна в Западной Виргинии, сотня от Моргантауна до Чарльстона, но уже медленнее, последняя сотня через Хантингтон {345} и вниз до округа Бреши и Бондье, сотня миль по прямой, но если взбираться на каждый холм и спускаться в каждую яму, как доводится ее «котику», то куда больше.
Расстояние на этой дороге измерялось туннелями: один длинный, один короткий и один двойной, но всякий раз их оказывалось на один больше, чем следовало по расчетам, и вот этот-то один и был последним. Голубой хребет, Лавровая гора, гора Киттатинни, Тускарора {346} — над сводчатыми входами были высечены названия, но ей не хотелось их запоминать, не хотелось даже ехать через них. Пришла ночь, и она проснулась окончательно, словно вошла в свое тело откуда-то сверху и сзади; прояснились очертания предметов, геометрии дорог и огней — впереди красные, в зеркале белые, — и оказалось, вести машину легче, когда нечего ни узнавать, ни вспоминать.