Мой одноглазый слуга Каптах налил ему на руки воды для омовения, я угостил лепешками, которые прислала мне моя мать Кипа, и дорогим привозным вином, ибо сердце мое было радо видеть его.
– Ты поднялся в чести, – сказал я. – У тебя высший воинский чин, и женщины, наверное, улыбаются тебе.
Но Хоремхеб мрачно процедил:
– Все это – дерьмо!
Потом, разгорячившись так, что лицо его запылало, он начал жаловаться:
– Дворец полон мух, они меня совсем засидели. Улицы Фив тверды и ранят мои ноги, а сандалии натирают мне пальцы. – Он сбросил сандалии и потер ноги. – Я служу в личной охране, – продолжал он, – но в этой охране состоят вместе со мной и считаются старшими офицерами десятилетние мальчишки, у которых еще не срезаны кудри, и они дразнят меня и смеются надо мной по причине своего высокородства. Они не способны натянуть тетиву, а их мечи – это игрушки, украшенные золотом и серебром, ими можно резать только жаркое, а не проливать кровь врага. Они ездят на воинских колесницах, не умея соблюдать порядок, запутываются в собственных вожжах и цепляются колесами за соседнюю колесницу. А простые воины хлещут вино, спят с дворцовыми служанками и не слушают приказов.
Он сердито позвенел золотой цепью и продолжал:
– Какое значение имеют цепь и знаки отличия, если они не добыты в бою, а брошены под ноги фараоном! Царица-мать привязала бороду к своему подбородку и львиный хвост к заду, но как воин может почитать в женщине правителя? Знаю, знаю. – Он поднял руку, видя, что я хочу напомнить ему о великой царице, которая направила корабли в Пунт[5]. – Все должно быть так, как испокон веков. Но при великих фараонах воинов не презирали, как нынче. Теперь фиванцы считают воинскую службу самой презренной из всех, недаром они закрывают перед воином свои двери. Я зря теряю время. Трачу свою молодость и силы, обучаясь военному искусству у людей, которые, заслышав боевой клич негров, убежали бы с воплями ужаса. Они потеряли бы сознание от страха, если бы стрела, пущенная из пустыни, просвистела над их ухом. Они спрятались бы под юбки своих матерей, услышав стук колесниц. Мой сокол свидетель: искусство воина совершенствуется только на войне и только в звоне оружия становится ясно, на что пригоден мужчина. Поэтому я собираюсь уйти.
При этих словах он так хлестнул плетью, что чаши упали со стола и Каптах выскочил на улицу, крича от страха.
– И все-таки ты, наверное, болен, друг мой Хоремхеб, – сказал я. – Глаза твои блестят, словно у тебя жар, и ты весь покрыт по́том.
– Разве я не мужчина? – крикнул он, вставая, и стукнул себя кулаком в грудь. – Я могу обеими руками поднять по могучему рабу и столкнуть их лбами. Я могу носить тяжелые тюки, как это приходится делать воину, пробежать огромный путь, не задохнувшись, я не боюсь ни голода, ни жажды, ни зноя пустыни. Но все это они считают чем-то постыдным, и женщины из Золотого дворца восхищаются только юнцами, которым не приходится брить бороду. Им нравятся мужчины, которые прячутся под солнечными зонтами, красят губы и чирикают, словно птицы на ветке, бросая при этом нежные взгляды. Меня презирают, потому что я силен и солнце окрасило мою кожу загаром, а руки мои – руки труженика.
Он умолк и долго сидел, уставившись перед собой.
– Ты одинок, Синухе, – сказал он, переводя остановившийся взгляд на вино. – Я тоже одинок, более одинок, чем все другие, потому что угадываю будущее и знаю, что создан стать повелителем народов и понадоблюсь однажды обоим царствам, но у меня больше нет сил на такое одиночество, ибо сердце мое сжигают огненные искры, и горло мое свело, и я больше не сплю по ночам.
Я был врачом, я знал многое о мужчинах и женщинах и поэтому сказал:
– Она, наверное, замужем и муж строго ее охраняет?
Хоремхеб взглянул на меня, и глаза его так злобно сверкнули, что я торопливо поднял с полу чашу и налил ее до краев. Он успокоился, коснулся рукой своей груди и шеи и сказал:
– Я должен уйти из Фив, иначе я задохнусь здесь от дерьма и эти мухи меня совсем засидят. – Но потом посмотрел на меня и смиренно добавил: – Синухе, ты врачеватель. Дай мне лекарство, которое одолело бы мою любовь.
– Это нетрудно, – ответил я. – Я могу дать тебе целебные ягоды, их надо растворить в вине, и они укрепят тебя, сделают страстным, как павиан, и женщины будут закатывать глаза и стонать в твоих объятиях. Это легко сделать, если хочешь.
– Нет, нет, – сказал он. – Ты не так меня понял. Сил мне достаточно. Я хочу снадобье, которое излечит меня от моего безумия. Я хочу лекарство, которое успокоит мое сердце и сделает его подобным камню.
5
Имеется в виду крупнейшая экспедиция, отправленная по приказу царицы Хатшепсут в 1482–1481 гг. до н. э.