— Хватит! Замолчите наконец! Я больше не выдержу! — воскликнула она, отворачиваясь, словно ей хотелось спрятаться.
— Да, Тони, прекрати, — сказал Рейф властно. — Я не вмешивался потому, что правда должна была прозвучать, но теперь довольно. Ей пришлось услышать больше, чем она может выдержать. Отпусти ее. Ей наверняка неприятно, что ее удерживают против ее воли.
— Как скажешь, — отозвался Тони.
Мысленно он согласился с тем, что Габриэла вряд ли сейчас снова попытается повторить свою попытку убийства. Как только он освободил ее, она метнулась прочь и рухнула в кресло, стоявшее около одного из окон, за которым уже царила ночная тьма. Долгие минуты он смотрел, как она плачет, сожалея о том, что ему пришлось обойтись с ней настолько сурово. Затем, вспомнив о делах насущных, он протянул руку, взял пистолет и, вернувшись к книжным полкам, положил его на одну из самых высоких, куда девушка не смогла бы дотянуться. Рейф подошел к ней.
— Наверное, тебе не захочется со мной говорить, — сказал он тихо, — но можно предложить тебе немного вина? Или, возможно, бренди, чтобы ты могла успокоиться?
Она молча покачала головой, не желая встречаться с ним взглядом. Слезы продолжали бежать у нее по щекам.
— Тогда возьми платок, — предложил Тони, подходя к ним.
Он достал из кармана шелковый носовой платок. Не дождавшись, чтобы она взяла его, он сам вложил кусок тонкой материи ей в руку.
Спустя несколько мгновений она прижала платок к лицу.
— Время позднее, а все это было очень тяжело, — проговорил Рейф, поворачиваясь к Тони. — Спасибо за помощь, но теперь тебе лучше пойти домой. Я сам позабочусь о моей племяннице.
Только когда Рейф произнес эти слова, Тони вдруг понял, что Габриэла и Рейф — родственники, хотя ему следовало бы сообразить об этом раньше: ведь он прекрасно знал, что Рейф незаконнорожденный брат Мидлтона.
— Нет, не уходите! — сказала Габриэла, отнимая от лица платок. Несмотря на покрасневшее и залитое слезами лицо, она оставалась прекрасной, а ее глаза походили на лесные фиалки, политые дождем. — То есть… я… Наверное, это не важно, ведь сюда скоро придут, чтобы забрать меня в тюрьму.
Тони нахмурился на секунду раньше, чем это сделал Рейф.
— Что за вздор вы несете? — спросил Рейф. — Кто вам сказал про тюрьму?
Она с явным изумлением переводила взгляд с одного мужчины на другого, пока наконец не остановила его на Рейфе.
— Но я подумала… Я не сомневалась, что вы потребуете моего ареста. Я пришла сюда сегодня, собираясь вас застрелить. Если бы мистер Уайверн мне не помешал, я бы вас убила.
— Возможно, — негромко ответил Рейф. — Хотя мне кажется, что ты этого не сделала бы.
— Почему? Думаете, у меня не хватило бы духа? — возмущенно спросила она.
У Рейфа чуть приподнялся уголок рта.
— Духа у тебя предостаточно, но я не думаю, чтобы ты смогла стать убийцей.
Ее ресницы на секунду опустились.
— Если верить вам обоим, то мой отец им был.
— Да, но ты не он. С этой минуты твои поступки и твой жизненный путь выбираешь ты сама. Так что я тебя прощаю, и твоя неудавшаяся попытка меня убить не повлечет ни тюрьмы, ни другого наказания.
Габриэла сглотнула вставший в сухом горле ком, обдумывая сказанные Пендрагоном слова. Сегодня она проникла к нему в дом, ощущая жар ненависти в сердце. Она была убеждена, что он неисправимый злодей, который заслуживает того, чтобы его насильственно лишили жизни. Вместо этого она поняла, что он совсем не такой, каким она его считала, и выяснила, что это относится и к ее отцу.
Даже сейчас она едва могла поверить тому, что они ей про него рассказали. Не может быть, чтобы человек, которого она любила, оказался способен на те жуткие преступления, о которых ей поведали. А знала ли она действительно своего отца или видела в нем только то, что ей хотелось видеть? Уайверн дал ей серьезные основания усомниться в том, что она всегда считала истиной. В его словах звучала жестокая, но убедительная правда.
А что же Пендрагон, человек, которому она собиралась отомстить? Если смерть ее отца произошла в ходе стычки, когда этот мужчина защищался, тогда она не имеет права его ненавидеть. Она задумалась над тем, как он вел себя сегодня: не пытался оправдываться, позволив другу говорить за него, словно ему совершенно нечего было скрывать. Она все сильнее убеждалась в том, что это действительно было так — что он в отличие от ее отца ни в чем не виноват.
А когда она уже приготовилась принять наказание за свою попытку убийства, он еще раз поразил ее, проявив то, чего она ожидала увидеть меньше всего: доброту. Готовность простить. Сострадание.
— Но почему? — спросила она растерянно, заметив, насколько тихо и напряженно звучит ее голос.
Пендрагон посмотрел ей прямо в глаза.
— Потому что я очень хорошо знаю, каково терять все и всех, кого ты любишь. Каково оказаться совершенно одиноким в мире, который внезапно начинает казаться очень большим — и очень холодным. Мои родители тоже умерли очень рано. Я помню собственное горе, и ярость, и сомнения в том, что жизнь когда-нибудь наладится.
«Верно!» — подумала она с каким-то тихим удивлением. Непонятно, как ему это удалось, но он все понял, словно сумел заглянуть ей в душу и прочесть ее мысли и чувства. Бросив взгляд на Уайверна, она отметила, что тот отошел чуть дальше, словно для того чтобы не мешать ей и Пендрагону. Он тоже посмотрел на нее, и в его темно-синих глазах читалось сочувствие.
Она поспешно отвела взгляд.
— Габриэла, — сказал Пендрагон, снова завладев ее вниманием. — Ты можешь счесть, что это неожиданно, но по крови ты мне родня. У меня очень мало родственников, и поэтому мне хотелось бы кое-что предложить.
Она снова почувствовала, как в ней просыпается настороженность и тревога:
— Что именно?
— Дом, если хочешь.
— Что?!
— Переезжай жить ко мне и моей семье. Ведь что ни говори, я твой дядя. Места у нас достаточно — и здесь, в Лондоне, и в нашем поместье в Уэст-Райдинге. Я не знаю, как ты устроена сейчас, но могу предположить, что не слишком хорошо.
Она решительно выпрямилась.
— У меня все в порядке.
На самом деле в последнее время она едва сводила концы с концами, тратя последние деньги, которые ей удалось получить от продажи нарядов и драгоценностей матери. Вскоре и эта скромная сумма закончится, несмотря на все меры экономии, которые принимали она и ее соседка Мод.
— Пожалуйста, не надо обижаться — я совершенно не хотел сказать ничего обидного, — продолжил он. — Я знаю, что могу говорить и от лица леди Пендрагон: мы были бы рады тебя принять.
Она нахмурилась.
— Но вы ведь меня совсем не знаете — и, судя по всему, терпеть не могли моего отца. Пусть мы и родственники, но я не могу поверить, что вам действительно хотелось бы видеть меня в своем доме. Разве вы не боитесь, что я попробую прикончить вас, пока вы будете спать?
Пендрагон расхохотался.
— Нет, и я уже сказал тебе почему.
— А если бы я согласилась, то, что от меня потребуется? У меня нет желания становиться прислугой!
— И не надо. Если ты примешь мое предложение, то будешь членом нашей семьи.
— А если я решу уйти?
Он пожал плечами:
— Если тебе у нас не понравится, ты сможешь сделать это в любой момент.
Его предложение звучало соблазнительно… но было, пожалуй, слишком щедрым. Она выросла в театральной труппе и привыкла обходиться тем, что дает судьба. К тому же у нее была собственная гордость — и вовсе не хотелось превращаться в чью-то бедную родственницу. Она решительно встала.
— Спасибо вам, дядя, но боюсь, что должна отказаться. У меня… есть свои планы, которые я намерена осуществить.
— Ты имеешь в виду театр?
— Возможно, — уклончиво ответила она. — Итак, если я действительно имею право уйти, то, полагаю, именно так и поступлю.
Пендрагон кивнул:
— Это, конечно, решаешь ты.
— Габриэла, — неожиданно снова вмешался в разговор Уайверн, — прими его предложение. Рейф — хороший человек, и хочет тебе только добра.