— Я обрекла вас всех, — сказала Кинсли, всхлипывая.
Эхо издала тихий, печальный звук и потерлась о руку Кинсли.
— Ты ни в чем не виновата. Королева наложила свое проклятие на мага задолго до того, как ты впервые вздохнула.
Кинсли снова икнула и сделала еще несколько глотков вина. Вытирая рот тыльной стороной ладони, она поставила бутылку на стол сильнее, чем намеревалась, чуть не опрокинув ее. Она поспешно поправила ее, крепко держа, как будто та могла опрокинуться в тот момент, когда она ее отпустит.
— Королева — стерва, — Кинсли нерешительно выпустила бутылку и сморщила нос. — Мега стерва, и я надеюсь, что она будет проклята с… Не знаю, самое худшее, что когда-либо было. Бесконечно зудящий анус или что-то в этом роде.
Огонек склонила свою маленькую головку.
— Это худшая участь, которая может постигнуть смертного?
— Наверное, нет, но все равно это отстой, — застонав, Кинсли прикрыла глаза, прежде чем у нее снова вырвалась икота. — Почему здесь так светло?
— Здесь не так ярко. Дерево заслоняет это место от утреннего солнца.
— Я знаю, — она вздохнула, прежде чем опустить руку и посмотреть на Эхо. — Я достойна этого, в любом случае. Я устала чувствовать себя неполноценной. Я устала чувствовать себя ничтожеством. Я… я не машина для создания детей. Я не определяюсь тем, чего люди хотят от меня. Я человек со своими собственными чувствами, собственными желаниями, собственными мечтами.
Откинувшись на спинку стула, Кинсли взяла бутылку вина за горлышко и сделала еще глоток.
— Я приехала сюда, чтобы сбежать от всего этого. Оставить все это позади, начать новую жизнь и… найти себя. А Лиам… он гребанный мудак. Я отказываюсь довольствоваться кем-то, кто не хочет меня ради меня. Я заслуживаю лучшего. Я заслуживаю того, чтобы меня любили.
— Ты заслуживаешь всего, — сказал Векс.
Кинсли вздрогнула, прижимая бутылку к груди, и широко раскрытыми глазами посмотрела в сторону откуда исходил его голос.
Векс стоял всего в нескольких футах от нее, а за его спиной парили Тень и Вспышка. Он был воплощением темной чувственности — длинные черные волосы, горящие красные глаза, соблазнительные, четко очерченные губы, пальцы с когтистыми кончиками, мощные крылья, как у летучей мыши… На нем были только темные брюки, обнажавшие его стройный, подтянутый торс. Кинсли поймала себя на том, что борется с диким, настойчивым желанием лизнуть его.
Но затем она вспомнила все снова. Вспомнила тишину, которая последовала за ее признанием, тишину настолько плотную, что она душила ее.
Она вспомнила, как он бросил ее.
Кинсли нахмурилась.
— Я не приглашала тебя на свою вечеринку жалости.
— Мне не нужно приглашение. Это мой дом.
Она оперлась рукой о стол, чтобы удержаться на ногах.
— Тогда, я ухожу.
С рычанием Векс сократил расстояние между ними, пока не навис над ней.
— Ты не сделаешь этого.
Надув губы, Кинсли плюхнулась обратно на свое место, все еще прижимая бутылку к груди.
Под взглядом Векса огоньки неохотно покинули комнату.
— Я велел тебе оставаться в спальне, и все же ты ушла. А теперь я прошу тебя остаться здесь, чтобы я мог поговорить с тобой.
— Ты не приказал мне, а накричал на меня, — она сделала еще глоток и покраснела, когда последовала непроизвольная икота. — И вообще, с каких это пор я тебя слушаю?
Уголок губ Векса дернулся.
— Ты не слушаешь.
— Я не хочу с тобой разговаривать.
Его улыбка погасла. Кинсли ненавидела, как больно видеть, как исчезает это выражение.
— Тебе нужно только прислушаться к моим словам, — сказал он.
— Разве мы только что не установили, что я не слушаю?
Он взглянул на бутылку вина, нахмурив брови.
— Ты пьяна.
— Я не пьяна. Я просто немного навеселе. Но я планирую очень, очень сильно напиться.
Векс вздохнул, протянул руку и взял бутылку. По его мягкому настоянию Кинсли отпустила ее. Когда он поставил бутылку на стол, Кинсли уставилась на нее, не в силах смотреть на него, и слезы вновь наполнили ее глаза.
— Ты делаешь мне больно, — сказала она тихим и надломленным голосом, сложив руки на коленях.
— Я знаю, — он взял ее за подбородок и повернул ее лицо к себе. Сожаление смягчило пыл в его взгляде, углубило складку между бровями и опустило губы. — И я сожалею.
— Сожалеешь, — Кинсли с горьким смешком вздернула подбородок и опустила взгляд в пол. — Жаль. Это именно то, что сказал мой бывший муж. Ему было жаль, что у нас ничего не получилось. Жаль, что мы развелись. Он сожалел, что причинил мне боль, — она сердито вытерла пролившиеся слезы. — Он снова и снова говорил мне, что сожалеет, так же часто, как говорил, что любит меня. И ни одно из этих слов ничего не значило. Они потеряли свой смысл и просто стали… пустыми.