Его эрекция дернулась под ней.
Черт, ему никогда не будет ее достаточно.
Векс ухмыльнулся. Блядь. Он узнал это слово от Кинсли, которая выкрикивала его много раз, когда он заявлял на нее права. Какое универсальное, действенное, возбуждающее слово.
Кинсли усмехнулась и повернула к нему лицо.
— Не могу поверить, что у тебя все еще стоит после всего этого.
— Моя сладкая, прекрасная пара купается вместе со мной, ее восхитительное тело прижато к моему, кожа к коже. Я чувствую каждый ее вдох, каждое ее слово, каждую дрожь, — он провел мочалкой вверх по ее ключице, затем к плечу. Дорожки блестящей серебристой краски стекали по ее коже, кружась над розоватой водой, прежде чем медленно рассеяться. — Тебе следует похвалить мою сдержанность, Кинсли.
Ее улыбка растянулась в ухмылку.
— Ого, ты проделал такую хорошую работу, не так ли?
Векс выгнул бровь.
— Не обращая внимания на насмешку в твоем тоне, да. Так и есть. И все же мне интересно… — он опустил ткань вниз, проводя ею по ее покрасневшему соску, который напрягся от его прикосновения.
У нее перехватило дыхание, когда она повернулась вперед, чтобы понаблюдать за его продвижением.
Он опустил ткань ниже, опустив ее под воду, и провел ею по ее животу, к ее лону. Он почувствовал, как задрожали ее бедра, прижатые к его, услышал провокационный стон, вырвавшийся из глубины ее горла.
— Мне продолжать вести себя хорошо?
Кинсли схватила его за запястье. Хриплым и прерывистым голосом она сказала:
— Да. По крайней мере, до утра. Я не думаю, что мое бедное тело выдержит еще.
Векс нежно взял ее за подбородок свободной рукой и повернул ее лицо обратно к своему.
— Прости, мой лунный свет. Мне следовало быть более сдержанным. Следовало быть помягче.
Кинсли прищурилась.
— Не смей клясться быть нежнее. Сегодняшний вечер был идеальным. Ты был идеален.
Его пальцы сжались, а грудь сдавило.
— Это было идеально благодаря тебе. Ты превосходишь все, о чем я когда-либо мог мечтать. Спасибо тебе, Кинсли. За то, что была моей… и за то, что приняла меня как своего.
Черты ее лица смягчились, а в глазах, выглядевших при таком освещении скорее фиолетовыми, чем голубыми, заблестели слезы.
— Я должна поблагодарить тебя за это. За то, что ты принимаешь меня такой, какая я есть. Даже если это означает…
— Ах, Кинсли… — Векс наклонил голову, касаясь губами ее губ в мягком поцелуе. — Теперь, когда наши секреты раскрыты, расскажи мне. Расскажи мне, что он с тобой сделал, — он провел тыльной стороной пальцев по ее щеке и вдоль шеи. — Позволь мне разделить с тобой часть твоей боли.
Она нахмурила брови.
— Ты уверен, что хочешь услышать, как я рассказываю о своих отношениях с Лиамом?
По правде говоря, у Векса не было ни малейшего желания слышать о человеке, который так подло обошелся с Кинсли, причинил ей боль, бросил ее. О человеке, который женился на ней. Он хотел только одного в отношении Лиама — насытить землю кровью этого человека.
Но он чувствовал, что разговор о Лиаме был важен для Кинсли. Если она расскажет о своей истории, о своей боли, Векс поможет ей исцелиться, и поэтому ради нее он подавил бы свое презрение.
— Если ты хочешь говорить, мой лунный свет, я буду слушать, — сказал он.
— Хорошо, — Кинсли прерывисто вздохнула. — Я рассказала тебе, как мы с Лиамом познакомились, и как мы оказались вместе. Я сказала, что мы просто… отдалились друг от друга, но это было нечто большее. Намного большее. Мы думали, что знаем друг друга. Как можно не знать кого-то, если вы вместе больше половины жизни? В то время я и представить себе не могла, что что-то в мире может разлучить нас. Я не могла представить себе жизнь без него.
Хватка Векса на ней усилилась, и непрошеное рычание вырвалось из его груди.
— Ты не была предназначена для него.
Что ж, он пытался сдержать это презрение. Глупо было верить, что он когда-либо мог сделать это полностью.
Кинсли улыбнулась Вексу и провела рукой по его руке под водой.
— Теперь я это знаю. Тогда я об этом не подозревала.
Прижавшись щекой к ее волосам, Векс усилил хватку, прежде чем раздраженно вздохнуть и заставить свои мышцы расслабиться.
— Я знаю, мой лунный свет. Но это нисколько не уменьшает моего отвращения к смертному, которого я никогда не встречал. Теперь ты моя.