Наконец третьего дня молодой Бурн снова пришел, чтобы вместе с Евой пойти посмотреть на вставший на южной дороге балаган. На парне были новые башмаки с ремешками и подковками, такие в городе носили только люди состоятельные. Его куртка имела стеганую подкладку на шелку, а лацканы были украшены расшитыми серебром узорами. Наряд венчала войлочная шляпа с кожаной оплеткой полей, осаженная не на горшке, как делали простолюдины, а на специальной колодке в шляпной мастерской.
Чтобы не ударить лицом в грязь, Фраи разодели дочь под стать кавалеру. Еве это не слишком нравилось, она предпочитала одежду попроще, но в этот раз ей пришлось уступить матери, нарядившись в три исподние и одну верхнюю юбку, вышитый бисером темно-синий апорник с широкими рукавами на серебряных застежках и шелковую блузку с двойной подстежкой, чтобы прилично было.
Под конец сборов Ева уже жалела, что решилась на парадный выход, и со страдальческим лицом терпела укладку косы под жесткую женскую шляпу, крепившуюся к косе колючими шпильками.
Брать навязанный ей новенький туесок она отказалась, заявив, что он слишком мал.
– Да куда же тебе больше, чего в него класть? Ведь это только для порядка, нельзя девушки в шляпе и без туеска, некрасиво это, - разъясняла мать, но Ева стояла на своем и вышла к молодому мельнику с туеском матери, он был вдвое больше нового.
Пауль был в восторге от вида Евы и теперь совершенно точно утвердился в мысли, что она красавица. Сняв шляпу и помахав приветственно родителям Евы, он чинно подставил свой локоть, и пара пошла вдоль улицы.
– Не бойся, тебя со мной никто не тронет, - сказал Пауль.
– А кого бояться то? - улыбнулась Ева.
– Воров, вот кого. Их у балагана, как мух в свинарнике, того и гляди обчистят. - Во, смотри чего припас…
И он достал из кармана фунтовую гирю с привязанным к ней куском бечевки.
– Как врежу, небось не понравится.
– Это разве кистень? - усмехнулась Ева. - Вот оружие - получше твоего.
С этими словами они открыла материн туесок и достала из него тяжелую боевую перчатку из кольчужных колец.
– Это чего? - удивился Пауль.
– Перчатка.
Ева надела перчатку на руку.
– И чего с ней делают?
– Можно в морду заехать, а можно нож выхватить - прямо за жало и ничуть не порежешься.
– Ух ты! Это тебе отец дал?
– Да. У него всяких военных снастей видимо-невидимо.
– Против вора это не годится, - покачал головой Пауль, ему не хотелось в делах обороны выглядеть хуже девчонки.
– Почему?
– Он выхватит кошелек и бежать.
– А я его собью вдогонку.
– Как это?
– Смотри!
Ева размахнулась и швырнула перчатку с руки в ворота ближайшего дома. Перчатка тяжело ухнула в дубовые доски, во дворе залаяла собака. Ева быстро подобрала ее, и они с Паулем, взявшись за руки, побежали к Рыночной площади, хохоча и радуясь возможности напроказничать.
Когда они были уже возле южных ворот, Ева указала на проезжавшего мимо всадника и спросила:
– А вот как ты думаешь, можно сшибить рыцаря в латах, если у тебя только оглобля имеется?
Пауль удивился такому вопросу и пожал плечами, он косился на других парней, которые тоже шли к балагану и с интересом посматривали в сторону Евы.
– Можно ткнуть его в железку, он и свалится, - предположил мельник.
– Нет, - покачала головой Ева. - Он оглоблю отобьет, а потом тебя - р-раз, надвое!
– Как это, надвое?
– Мечом. Четыре фута каленой стали, от него и на земле не спрячешься.
– А как же тогда? - опешил Пауль, представив себе эту страшную картину.
– Надо лошадь под «бабки» ударить, ноги осушишь, она и споткнется. Вот тогда и не зевай, - Ева вздохнула, - добивай вовремя.
– Кого?
– Рыцаря, кого же еще? Пока он оглушенный, двигаться будет, как пьяный.
Пауль был очень удивлен такими разговорами Евы, а она не сходила с этой темы все то время, пока они смотрели представление в балагане. Вернувшись домой, он все рассказал родителям, а уж потом мельничиха прибежала к Фраям, чтобы предупредить, что с их дочкой что-то неладно.
После разговора с ней Генриетта расстроилась и долго сидела за столом молча, потом тяжело вздохнула и сказала:
– Не знаю, Каспар, куда мы ее такую замуж пристроим. Только что за вора дорожного, другого она сразу изведет.
6
Нелегкие мысли о детях посещали Каспара все чаще. Раньше он думал, что стоит зажить мирной жизнью, как все наладится само собой, но вот дети подросли, а беспокойства меньше не становилось. Тут и успешные дела не всегда в радость были.
Хуберт, которому исполнилось двадцать, жениться тоже не хотел.
– Да ну их, этих баб, батя, я еще какому другому ремеслу поучиться хочу.
– Так ведь возраст, сынок, - настаивала Генриетта, - станешь старым бобылем, все над тобой смеяться будут.
– Ну и пускай, вон батя на тебе во сколько лет женился?
– Ты на отца не указывай, у него своя судьба была - нелегкая, а ты на всем готовом у нас, и при доме, и при деньгах. Жениться нужно, сынок.
– Не хочу я, лучше бате в красильне помогать буду. Или вон - кузню поставим.
Наконец Каспар и Хуберт пришли к своему трактиру. Все рабочие, позавтракав, уже были на местах, и только трое грузчиков еще потягивали чай. Они начинали рабочий день с рассветом, отгружая товар уходящим в путь купеческим караванам, и теперь, освободившись, получали свой завтрак.
– Доброе утро, хозяева! - поздоровались они.
– И вам того же, ребята, - ответил Каспар. Он кивнул служителю, что означало - чай с медом. Позавтракать они уже успели, Генриетта не отпустила бы их без каши со сливочным маслом или горячих блинчиков. Пока шли, плотный завтрак немного утрясался, и в трактире можно было без спешки выпить чаю и подождать, когда подойдут приказчики.
После отгрузки товара и запуска рабочей смены они собирались в трактире, чтобы обсудить проблемы и согласовать свои действия, поскольку у Каспара Фрая было почти полное производство товара - от шерстяной и льняной пряжи до крашеных тканей и готовых рубашек.
Пришли Луцвель и Певиц, они работали у Каспара уже давно. Был еще Патрик, но тот уволился, женившись в своем родном селе.
– Что у нас с капиролом и висейкой? - спросил Каспар Певица, который был главным в старой красильне.
– Капирольная смола крупчатая пошла, приходится по два раза обваривать - медленно работаем.
– А масла добавляли?
– Добавляли, все равно медленно.
– А много еще этой крупчатой осталось?
– Четыре мешка, за две недели используем, а пока - одно мучение.
– Что с холстами?
Этот вопрос адресовался Луцвелю.
– Та партия, что взяли у купцов с Батина, вся червем взялась, неделю назад перебирал - вроде чисто было, а сейчас опять.
– Сколько там штук?
– Двести пятьдесят три было, сейчас около семидесяти осталось.
– Хуберт, пойдешь с ним, вдвоем проверите все батинские штуки и те, что возле них лежали. Если червь туда переползет, весь товар в труху превратится.
– Хорошо, батя, - кивнул Хуберт, потягивая чай.
Открылась дверь, и показался Рыпа. Щеголяющий ныне в дорогом кафтане и в подбитых медными гвоздями сапогах, он был деятелен как прежде и полон всяческих идей.
– Хозяин, масло нынче дорого! - начал он еще от порога, даже не успев поздороваться.
– Да, масло недешево, - пряча улыбку, согласился Каспар.
– Капирол нам в самую монету обходится, пока смола крупчатая…
– Да уж, - опять кивнул Каспар, ожидая, что на этот раз выдумал Рыпа.
А тот уселся на стул, степенно разгладил усы и бороду, которые отрастил в последний год, и, взяв поданный служителем чай, осторожно потянул губами.
– Ай, ладно! - отмахнулся он, обжегшись в который раз. - Пусть остывает. Так я чего говорю, хозяин, у нас в Ливене четыре пирожочника, все четверо печенье в глине жарят и на ореховом масле - мода пошла такая. Больше двух раз тесто в масле кипятить нельзя, печенье шелухой пахнуть начинает, поэтому масло скармливают свиньям, собакам и домашним работникам. В лампу оно не годится, поскольку коптит, деревянное для этого лучше.