—Что, миленькая, слиток золота, что ли, нашли?
Мехриниса была так увлечена письмом, что не слышала, как подошла Икбал-сатанг. Она бросила быстрый, невидящий взгляд на приятельницу, и та с изумлением увидела сиявшие, как у молоденькой девушки, восторженные глаза Мехринисы, ее улыбающееся лицо.
—Да что это с вами, миленькая? Стоите вы, словно красавица, поджидающая возлюбленного...
—Вы угадали, апа,— задумчиво ответила Мехриниса.— Вспомнила свое девичество.— Она хотела было скомкать и спрятать письмо, но аккуратно расправила листки бумаги.
—Ах, усохнуть моей памяти, похоже, что письмо-то от паренька! Ну, ну, что он там пишет? — Икбал-сатанг нетерпеливо заглядывала в листок.
— Послушайте, апа. Вот она, молодость,— с ласковой усмешкой сказала Мехриниса.— Эта рассеянная девушка, почтальонша, отдала мне письмо, адресованное ей самой.
Икбал-сатанг, любившая острые сюжеты, так и вспыхнула от любопытства.
—Что же он там пишет? — Она протянула руку, хотела взять письмо, но Мехриниса не отдала его. Ей вдруг показалось, что у нее хотят отобрать все ее сокровенные думы, всю ее радость. Улыбка сошла с лица Мехринисы, она помрачнела.
—Погодите, апа! — Она отвела руку с письмом.— Как же, ведь это чужое письмо, нехорошо...
—Какой он вам чужой? Слава богу, душенька, он сын ваш. Даст аллах, и девушка станет вашей невесткой. А тайны молодых вам знать не мешает!
—Не знаю...— Мехриниса в смятении прижала письмо к груди.
—Добра им желаю! Приедет Батыр живым-здоровым, будет свадьба. Сама же и помогу, миленькая.
При этих словах Мехриниса сразу оттаяла. В самом деле, кто знает, может быть, вот-вот и в ее дом войдет невестка...
—Ну-ка, давайте! — Икбал-сатанг вырвала у Мехринисы листок, не слушая возражений.
—Ой, я еще и сама не дочитала, апа.
—Вместе прочитаем.— Икбал-сатанг шарила рукой по карманам.— Ой, усохнуть моей памяти, очки-то забыла! Читайте сами, ну...
Мехриниса взяла письмо. «Может, и вправду пусть лучше знает Икбал-сатанг сердечную тайну молодых»,— подумала она и, пропустив ту часть письма, которую уже прочла, стала читать дальше:
—«...Салтанатхон! Те незабываемые минуты, когда мы ходили в кино, на праздник тюльпанов, и то утро...»
Мехриниса запнулась. А все-таки, пожалуй, дальше читать не следует. Она принялась растягивать слова на каждом слоге. Икбал-сатанг, сетуя на отсутствие очков, всматривалась в письмо, но разобрать ничего не могла...
—Утро... Так... утро... Читайте же дальше. Пропустите одно слово, раз неясно! Что же вы так волнуетесь? Не иначе там какая-то тайна! А вы не хотите сказать! Ну читайте же, порадуйте старуху. Ну, значит, утро... а что потом?...
—«...То утро, когда мы вместе встретили зарю,все проходит перед глазами. Салтанатхон! Милая моя, мой болиш...»
—Мой болиш, говорите? Как она покорила его сердце! Бедный Батыр! — воскликнула жалобно Икбал-сатанг.
—Погодите же, мешаете читать, апа,— с легким раздражением сказала Мехриниса.
—Любопытно больно, миленькая! Ну, ну, читайте дальше...
—«Я, наверное, допустил одну бестактность. В ночь, когда ты провожала меня, помнится, твоя голова упала мне на грудь...»
Мехриниса стала читать все тише и тише, ощущая какую- то тревогу. Икбал-сатанг вся превратилась в слух и уже не прерывала ее.
—«...Немного погодя ты подняла голову и так хорошо улыбнулась, что я до сих пор помню твое лицо в этот миг.
Улыбаясь, ты снова положила голову мне на грудь, крепко обняла, я и не знал, что ты такая сильная. Правда! Я успокоился и попрощался с тобой... Эх, война... Стать бы мне сказочным богатырем — полетел бы я сквозь ночную тьму, нашел бы и задушил проклятого Гитлера, стер фашизм с лица земли, а затем помчался бы прямо к тебе, обнял бы тебя, как в ту ночь... Не смейся, в эту минуту во мне кипит такой гнев, такая сила... Дорогая моя, родная! Пиши, обо всем пиши... Если я правильно угадал, обрадуй и меня...»
Ни Мехриниса, ни Икбал-сатанг не заметили, что по противоположной стороне улицы к ним бежала Салтанат. Увидев, как Мехриниса и Икбал-сатанг уткнулись в письмо, она остановилась точно вкопанная. Икбал-сатанг что-то объясняла Мехринисе, размахивая рукой.
Салтанат закрыла лицо ладонями и горько заплакала, потом обхватила руками телеграфный столб, постояла, прижавшись к нему, минуту, и не разбирая дороги побежала назад.