Сали-уста попрощался с Мехринисой, за ним потянулись к выходу и остальные. Когда за последним гостем закрылась калитка, Мехриниса наконец осознала, что все происшедшее не сон, что мужа действительно больше нет рядом. И тут она почувствовала, что силы покидают ее. Хотелось заплакать громко, никого не стыдясь, но она молча глотала слезы, помня наказ мужа: «Не плачь в присутствии детей».
Ей хотелось поразмышлять в одиночестве. Но куда уйти? Где спрятаться от детей? В растерянности Мехриниса стояла посреди айвана, и тут к ней подошел Коля, проводивший гостей. Он тихонько положил руку на плечо матери. Такая привычка была и у Махкама-ака. Утешая жену, он говорил с ней так же — положив руку на плечо.
Мехриниса быстро взглянула на Колю. Не по-детски серьезными стали глаза мальчика.
—С завтрашнего дня я не пойду в школу,— неторопливо проговорил Коля.
—Почему, сынок?
—Буду работать.
Мехриниса частенько брала Колю с собой на базар, чтобы он помогал нести покупки. Каждый раз Коля ужасался, видя, как много денег тратит мать. Толстая пачка таяла быстро, а купленных продуктов едва хватало на два дня. Коле было жалко и мать и отца, работавших не покладая рук. Тогда-то и запала ему в душу мысль пойти работать, чтобы приносить домой деньги. Однажды, размышляя над этим по дороге с базара, Коля осторожно спросил мать:
—Ойи, можно мне торговать папиросами или семечками?
Мехриниса резко остановилась.
—Сынок, пока я жива, не позволю, чтобы ты дошел до этого,— упрямо и горько сказала она.— Не за тем я взяла тебя под свое крыло. Учись, придет время — поступишь на работу...
Сейчас Коле казалось, что время, о котором говорила мать, настало.
Мехриниса поняла, что слова Коли шли от самого сердца. Она глянула в его глаза, полные мольбы и сочувствия, и крепко обняла мальчика.
—А как же учеба? — спросила Мехриниса.
—Вот окончится война, вернется отец, вернется Батырджан-ака... Тогда и пойду учиться.
—Пусть будет, сынок, по-твоему, я согласна.
—Исмаилджан-ака мне поможет... Меня возьмут в мастерскую... Со временем я заменю отца,— обрадованно заторопился Коля.
Мехриниса сдержанно улыбнулась: до отца Коле было ох как далеко! Хорошим кузнецом сделала Махкама-ака долгая жизнь и многолетняя работа с молотом в руках.
На другой день утром Коля пошел в школу сказать учителю, что поступает на работу. Дмитрий Николаевич, любимец ребят, расстроился, узнав о намерении мальчика оставить учебу. Но он ничего не сказал, только молча обнял Колю и проводил его до двери:
—Желаю тебе успеха! Верю, что ты не дашь детям почувствовать отсутствие отца.
Прямо из школы Коля направился в мастерскую, однако, войдя, увидел, что Исмаилджана там нет. В нерешительности он остановился у двери.
—Э, да ты пришел! Надень-ка вот это! — Сали-уста подал мальчику клеенчатый фартук, предложил: — Поработай со мной.
Коля уже не раз помогал отцу в домашней кузнице, но было как-то страшновато встать рядом с Сали-уста. Тем не менее он осторожно спустился к горну, разворошил золу в яме, выгреб остатки сгоревшего угля: и маленькой лопаткой насыпал свежего. Потом принялся подавать воздух мехами. Сали-уста следил за ним со стороны, на время предоставив мальчика самому себе...
С этого дня в табель кузнечной мастерской было внесено имя нового рабочего — Николая Махкамова.
Оставив машину на широкой улице, Кадырходжа пешком двинулся к дому Махкама-ака. Он шел и журил себя, испытывая неловкость от предстоящей встречи. Став директором военного завода, Кадырходжа лишь один раз навестил семью кузнеца, да и то в отсутствие хозяина.
Правда, несколько раз Кадырходжа справлялся о Махкаме-ака у Исмаилджана, дважды передавал кузнецу приглашение перейти на завод. На новой работе дел у Кадырходжи прибавилось. Он уезжал из дома с рассветом и возвращался поздней ночью.
Размышляя обо всем этом, Кадырходжа подошел к воротам дома Махкамовых. С другой стороны улицы к этим же воротам тащился мальчик с ведром, наполненным дынными корками. Он часто останавливался, ловким движением бросал в рот какую-то сушеную ягоду и снова подхватывал ведро. Кадырходже показалось, что лицо мальчика ему знакомо. Пожалуй, это был один из сыновей Махкама-ака. Кадырходжа содрогнулся: неужели семья так бедствует, что дети вынуждены есть дынные корки? Директор крепче прижал к себе сверток с гостинцами, наблюдая за мальчиком, который заметил гостя уже у самых ворот и лишь тогда смущенно поздоровался. Кадырходжа хотел взять у него ведро, но тот отвел в сторону его руку, а за ведро ухватился так, точно там лежал драгоценный груз.