Да уж, вот тебе и история. Чехословакия — сателлит СССР под руководством Густава Гусака. Он держится у власти уже довольно давно — с 1969 года и ему, если дата на газете не врет, осталось еще чуть меньше четырех с половиной лет. А потом все быстро развалится к чертовой матери. В конечном итоге рухнут друг за другом Организация Варшавского Договора и великий могучий Советский Союз.
Тьфу ты! И куда меня только понесло⁈ Я же еще ребенок. Надо быстрее убрать газету обратно в ящик, пока столбовые дворянки, заседающие у подъезда, не решили проверить, чем я тут занят. Я суетливо засунул «Правду» в ящик 60-й квартиры и помчался по лестнице на четвертый этаж.
На бегу я с интересом соображал, что сегодня, оказывается, тоже первое июня и тоже суббота, все, как и в 2024-м, когда я отправился купаться. Только сейчас не двадцать четвертый, а восемьдесят пятый год прошлого века. Минус тридцать девять лет. Ну, ничего себе, искупаться, понимаешь-ли, сходил!
И вот она наконец передо мной: обычная деревянная дверь, выкрашенная светло-коричневой краской, с прибитыми сверху металлическими цифрами 5 и 9, а справа, на расстоянии вытянутой руки — дверной звонок с большой прямоугольной светло-желтой кнопкой.
Я пошарил по карманам — ключа нигде не было. Сделав пару глубоких вдохов, я поднял тощую детскую ручку и осторожно постучал костяшками в дверь. Изнутри послышались легкие мамины шаги. Такие ни с чем не спутаешь.
И вот уже отворяется дверь и из-за нее выглядывает улыбающееся, до боли знакомое и родное лицо. Я замираю и осматриваю маму с головы до ног. На ней поверх легкого летнего платья накинут передник, а в мокрых руках она держит не до конца очищенную картофелину.
— Нагулялся уже? — как ни в чем не бывало спросила она и вернулась на кухню.
Я сделал несколько глубоких вдохов, взял себя в руки и, прикрыв за собой дверь, вошел в прихожую.
— Мам, а есть что поесть? — непроизвольно вырвалось у меня.
Я даже немного оторопел. Именно эта фраза чаще всего вылетала у меня, когда я возвращался голодным домой.
— Картошку скоро пожарю. И суп будет…
— С кругляшками? — вновь на автомате выпалил я.
— С кругляшками, — улыбнувшись ответила мама.
Это был мой самый любимый суп. Вообще-то более правильно было его называть супом со звездочками, но «кругляшки» мне как-то больше нравились.
— Ура! — радостно крикнул я, что есть сил пытаясь удержаться в детском амплуа и не вызвать подозрений своим поведением.
Скинув кеды, я прошел на кухню и уселся на табурет между стеной и столом-тумбой, который одновременно был и обеденным.
Я внимательно оглядел нашу кухню. Напротив меня горела синим фитилем газовая колонка. Под ней расположился еще один стол-тумба, только поменьше. На нем обычно мама еду готовила. Слева от стола впритык стояла газовая плита, на которой закипал чайник и стояли сковородка для картошки и кастрюля для супа. А дальше, в левом углу, расположилась кухонная мойка, где сейчас мама ополаскивала чищенную картошку. Над мойкой была закреплена навесная металлическая полка для сушки посуды.
У другой стены стоял, как я уже сказал, стол. Между ним и внешней стеной стояла табуретка, которую я по праву считал своим местом, поскольку в этот узкий закуток могло втиснуться только мое тщедушное тельце. А с другой стороны стола, напротив мойки удобно устроился низенький, по сравнению с сегодняшними великанами, белый холодильник «Минск-10».
А еще на столе стояло радио. Включалось оно в радиорозетку, вмонтированную в стену прямо здесь же над столом, рядом с обычной электророзеткой на 220 Вольт. Радио всегда было приглушено и что-то еле слышно вещало. То из динамика раздавался четкий голос диктора, то какая-нибудь знакомая песня, а по будням в семь часов всегда звучала «Пионерская зорька», которая неизменно начиналась с таких знакомых фраз: «Здравствуйте, ребята! Слушайте Пионерскую зорьку!»
Мама вдруг повернулась от раковины, вытерла руки, заглянула в хлебницу и недовольно цокнула языком, покачав при этом головой.
— Егор, сбегай-ка ты лучше за хлебом. Купи полбуханки черного и батон. — Мама сходила за кошельком и достала две монетки: двадцать и одну копейку. — Полбуханки за восемь и батон за тринадцать.
И тут мне почему-то вспомнилась песня группы «Чайф»: «Бутылка кефира, полбатона…» До ее выхода в свет оставалось еще долгих восемь лет, а я, получается, ее уже знаю. И так мне вдруг захотелось вот этого самого советского кефира из бутылки с зеленой крышкой вприкуску со все еще теплым после хлебозавода батоном, что аж зубы свело.