- Думаю, что да. Больно уж совпадений много получается – имя, ответ из твоих европейских архивов…
- Это какая-то семейная тайна? – Саша хитро взглянула на бабушку, делая глоток.
- Скорее небольшой скелет в шкафу. Или большой – это как посмотреть. Ты же помнишь, что моя мама, твоя прабабушка, в Ленинград приехала с родителями тогда, когда ей лет семь было?
- Да, помню.
- Так вот, приехала она туда не с родителями, а с детским домом. А одна из воспитательниц ее к себе потом взяла, имя и фамилию сменила.
Слова, которые Саша хотела сказать, улетучились из ее головы от удивления. Ни фига себе скелетик! Прабабушка, оказывается, детдомовская. И ни мама, ни отец, они она об этом не знали! Хотя, папа, может, и знал – его же бабушка.
- Ничего себе! А откуда детдом приехал?
- Мама говорила, что с Западной Украины. После Гражданской войны там массово отлавливали беспризорников и отправляли по детдомам. Она говорит, что родных своих родителей помнит очень смутно – их то ли убили, когда пытались дом отобрать, то ли расстреляли за происхождение – не знаю. Она всю жизнь говорила, что не из черни. Ну так вот. Она как-то рассказывала, что когда в дом пришли вооруженные люди, мать успела спрятать детей, и они, когда все кончилось, сбежали. Какое-то время скитались, а потом их подобрали вместе с другими беспризорными от отправили в детдом.
- Их? Она не одна была, я правильно понимаю? – огонь Сашиного любопытства был разожжен так, что погасить его не смогла бы и пожарная бригада.
- Да. Она говорила, что их было трое – она, ее младшая сестра и совсем маленький братик. Рассказывала, что братика постоянно несли на руках – то ли он ходить еще не умел, то ли настолько слабый был. Сначала они были в одном детдоме, а потом их распределили по возрастам в разные группы, а потом тот детдом, где мама жила, отправили в Ленинград. Вот такая история.
- А при чем тут наша таинственная женщина?
- Мама говорила, что до того, как ее удочерили, ее звали Иоганна Дженгилевская. Александрой Михеевой она семи лет отроду стала, - бабушка допила чай и протянула руку к заварочному чайнику, чтобы налить его снова.
- А она искать не пыталась потом? – Саша задумчиво помешала ложечкой чай. Надо же… В ее семье столько лет хранилась такая тайна, а она, историк, о ней ни сном, ни духом…
- Пыталась, конечно. Да что толку? Сама же знаешь – все наши архивы или закрыты, или утеряны, или еще черт знает что. Плюс та территория, на которой они жили, отошла Польше и стала совсем недоступна. А после войны это совсем бесполезно стало – там такая каша была… Ты не представляешь себе, как я удивилась, когда ты меня сегодня спросила.
- А уж как я удивлена… Бабуль, а почему ни баба Саша, ни ты раньше про это не рассказывали?
- Да как-то… мама не любила эту тему, вы с Олей маленькие были – что вам эта история? А потом мама умерла и как-то все забылось. Кстати, а что это за документы, где ты имя это нашла?
- Из Освенцима документы, бабуль. Похоже, что прабабушкина сестра, если это действительно она, подвергалась там медицинским экспериментам и там же погибла, хотя записи о смерти там нет.
Бабушка уставилась на Сашу расширенными от удивления глазами.
- Из Освенцима?!
- Ага. Я тебе перевод привезла – они на немецком…
Бабушка и внучка проговорили до глубокой ночи, строя предположения и обсуждая варианты. Прочитав Сашин перевод, баба Галя выдала на-гора такую порцию русского нелитературного языка, что даже видавшая виды внучка была удивлена. А те немцы, к которым была обращена эта воистину великолепная тирада, должны были раза три в гробу перевернуться.
Домой Саша не поехала, оставшись на ночь у бабушки. Устроившись на знакомом с детства диване, она прикрыла глаза и провалилась в навеянный впечатлениями сон.
Ей снилась комната с бело-синими стенами. В комнате не было ничего, кроме четырех коек с железными спинками. Две из них были пусты, на одной спал кто-то, накрытый с головой одеялом, а на последней, у окна, лежала женщина с безумно знакомым лицом. Ее глаза были закрыты, но было видно, как дрожат и двигаются глазные яблоки под тонкой кожей век. Присмотревшись внимательнее, Саша увидела, что женщина привязана к койне тонкими ремнями так, что даже если захочет – не сможет пошевелиться.
Дверь в комнату открылась, и в нее вошли двое мужчин в белых халатах. Лицо первого – круглое, дородное, с маленькими аккуратными усиками, было ей незнакомо, а вот лицо второго… На секунду встретившись с ним взглядом, Саша задохнулась от нахлынувшего на нее ужаса и села на кровати.
========== 5. Пробуждение ==========
Просыпалась Зофка с трудом.
Первым пришло ощущение собственного тела – усталая тяжесть, слабость в конечностях, тошнота в пустом желудке, боль в пересохшем горле… Потом – запахи. Спирта, медицинских препаратов, хозяйственного мыла, казённых простыней не первой свежести, собственного пота… Наконец, третьим навалилось ощущение окружающего пространства. И вот оно-то окончательно привело её в чувство.
Зофка попыталась разлепить ссохшиеся от долгого сна ресницы, и после нескольких попыток ей это удалось. Но тут же испугалась – перед глазами плавало белёсое ничто. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что это ничто на самом деле – простыня, которой она была накрыта с головой.
Почему-то с головой.
Буквально заставляя себя шевелить негнущимися, затёкшими после долгого лежания в одной позе конечностями, она подняла руку и кое-как содрала ткань с лица, жадно вдыхая воздух помещения, наполненный теми же отголосками запахов медицинских препаратов и больницы, но хотя бы свежий.
Перед глазами белел потолок, крашеные в серый цвет стены оттеняли его белизну, заставляя почти светиться. Медленно переведя взгляд, она сощурилась от яркого дневного света, лившегося через лишённые каких-либо занавесок окна. Железная кровать с продавленным матрасом, на которой она лежала, стояла около стены, дальше, зияя дырами в пружинном дне, не накрытом матрасами, пустовали ещё две такие же. Четвёртая же была занята - на ней лицом к стене полулежала женщина. Женщина, которая, возможно, могла дать ответы на вопросы, возникающие у Зофки по мере того, как она приходила в себя.
Попытавшись подняться на кровати, она с ужасом ощутила, что не может этого сделать – просто не чувствует своего тела. Минута текла за минутой, а женщина все пыталась заставить пошевелиться свои затекшие руки и ноги. Хотелось надеяться, что затекшие…
Попытавшись пошевелиться чуть активнее, она почувствовала резкую боль и заметила повязку на правой голени. В очень характерном месте – там обычно образовываются пролежни, если долго лежать без движения.
Наконец, путем титанического усилия, она кое-как смогла приподняться на кровати и с недоумением и страхом попыталась оглядеть себя – похудевшую, непривычно бледную, с синяками на руках и ногах.
Будучи врачом, она могла с лёгкостью определить – это явно были следы от уколов, капельниц… и не только. Вот эти образовались от слишком сильного сжатия чьих-то пальцев, а эти, окружённые натёртостями и следами от заживших совсем недавно болячек, - скорее всего, следы от ремней.
Её что, привязывали?! Но зачем? Кому это было нужно? Кто…
Перед глазами внезапно встало знакомое лицо. Округлое, с издевательски идеальными немецкими усиками и цепкими тёмными глазами. Лицо того доктора, что как-то раз зашёл в барак, что служил обиталищем новым узницам Освенцима.
Он прошёлся по рядам двухэтажных, грубо сколоченных из занозистых досок коек, кое-как укрытых тряпьём, то бросая на женщин беглый взгляд, то приглядываясь к некоторым внимательнее. А затем он отдал приказ, и комендант барака – высокий, под два метра, и даже по-своему красивый немец с гладко выбритым лицом и светло-русыми волосами, подстриженными по армейскому образцу, – на ломаном русском приказал женщинам выстроиться в шеренгу в середине барака.