Манфред предупредил крэнков насчет их нрава.
— Я понимаю, что ваш кодеке чести требует скорого физического возмездия. Ну и прекрасно. Другая страна, другие нравы. Но вы не должны так обращаться с моими людьми. Правосудие покоится только лишь на мне, и преступить его значит бросить тень на мою честь. Если любой из вас преступит законы и обычаи манера, вы должны будете ответить перед моим судом, когда он соберется весной. В иных случаях правосудие среди вас и по вашему обычаю будет вершить барон Гроссвальд. Пока же мы желаем, чтобы герольды носили такую упряжь на головах, которую могут предоставить крэнки, так чтобы когда бы ни возникла необходимость поговорить одному с другим, герольды могли перевести.
В тишине, последовавшей за этим выступлением, Иоахим начал петь — сначала чуть слышно, а затем все громче, задрав подбородок и вознося слова к балкам и стропилам, как будто движимый каким-то внутренним пламенем. Дитрих узнал мотет Christus factus est pro nobis[153] и со следующей строчкой присоединил свой голос к duplum,[154] на что Иоахим сначала запнулся, а лотом продолжил. Дитрих взял «подхватывающий голос», или tenor, а Иоахим октавой выше, н их голоса свободно переливались от одного к другому, причем Йоакнм иногда выдерживал двенадцать нот на одну ноту Дитриха, Дитрих осознал, что крэнки перестали стрекотать и застыли, словно статуи в нишах церкви. Не один из них поднял mikrofonai, чтобы уловить звуки.
Наконец, голоса обоих слились в унисон на «освежающем фа», где заканчивался пятый лад, и на несколько мгновений притихшая церковь оставалось безмолвной, пока резкое «Амнньі» Грегора не вызвало хор восклицаний. Дитрих благословил паству, сказав:
— Да преуспеет с Божьей волей сие начинание, и укрепится наша решимость в нем. Мы молим об этом Господа нашего Иисуса Христа, во имя Отца и Сына и Святого Духа, Аминь.
Затем он безмолвно вознес молитву, чтобы согласие, чудодейственным образом установившееся благодаря неожиданной проповеди Иоахима, не разрушилось по здравом размышлении.
Когда Дитрих позднее привел в свой домик Ганса и Скребуна, он обнаружил, что Иоахим уже развел огонь в камине в большой комнате и помешивал железной кочергой потрескивающие поленья. Оба крэнка издали непереводимые говорящей головой восклицания и устремились в комнату, поближе к пламени. Иоахим отступил назад с кочергой в руке и принялся их рассматривать.
— Это те двое, что будут гостить у нас, — предположил он.
— Того, на ком надеты странные меха, зовут Скребун, потому что, когда я встретил его, он скрежетал своими руками.
— И ты назвал их господина Увальнем, — сказал Иоахим с легкой улыбкой. — Знает ли он, что это означает «неотесанный глупец»? А кто второй? Я видел эти одеяния прежде, под стропилами церкви во время feriae messis.
— Ты видел его тогда — и ничего не сказал? Иоахим пожал плечами:
— Я постился. Это могло быть видением.
— Его имя Иоганн фон Штерн. Он слуга, который присматривает за говорящей головой.
— Слуга, и ты наградил его частичкой «фон». Я не ожидал, что у тебя есть чувство юмора, Дитрих. Но почему на нем короткие штаны и камзол, тогда как второй закутан в меха?
— В их стране теплее, чем у нас. Они оставляют свои ноги и руки открытыми, поскольку во время говорения требуется иногда скрести ими. Поскольку их корабль держал курс на такие же теплые страны, ни пилигримы, ни команда не взяли с собой теплой одежды. Взяли только люди Скребуна, планировавшие исследовать неизведанные земли.
Иоахим лязгнул кочергой о камни камина, чтобы отбросить угли.
— Он мог бы тогда поделиться мехами, — произнес Минорит, вешая кочергу на крюк.
— Это никогда не придет ему в голову, — ответил крэнк Ганс. И, помолчав, добавил: — Так же как и мне.
Дитрих и Иоахим отправились в кухонную пристройку готовить постели для странников; там больший по размерам очаг давал больше тепла. На тропинке в снегу между двумя зданиями Иоахим произнес:
— Ты хорошо пел сегодня в церкви. Organum purum трудно исполнить.
— Я учился в Париже по методу д'Ареццо.[155] Он включал в себя запоминание гимна Ut queant Iaxis и использование первых слогов каждой строчки гексахорда: ут, ре, ми, фа, соль, ля.
— Ты пел как монах, — заметил Иоахим. — Я не удивлюсь, если ты когда-то прошел постриг.
Дитрих погладил затылок:
— Я обзавелся плешью еще на общем курсе. Иоахим засмеялся, но прикоснулся к руке Дитриха:
— Не бойся. Мы справимся. Мы спасем этих демонов для Христа.
— Они не демоны. Ты убедишься в этом в свое время, как убедился я.
— Нет, они погрязли в грехе. Философ отказался делить теплую одежду со своим слугой. У философов всегда найдутся логические обоснования уклоняться от добра — и эти доводы всегда будут покоиться на их страсти к материальным благам. Человек, располагающий малым, не сомневается поделиться им; но тот, кто владеет многим, будет цепляться за богатство и на смертном одре. Это приспособление… — Иоахим указал на шнурок головной упряжи, которая была на Дитрихе. — Объясни, как оно работает.
Дитрих не знал этого, но повторил то, что ему рассказывали о неощутимых волнах в воздухе, «чувствуемых» приспособлениями, которые он назвал «усиками», или antennae. Но Иоахим рассмеялся:
— Как часто ты говорил, что мы не должны воображать новые сущности для объяснения того, что можно объяснить уже имеющимися. И все же ты допускаешь то, что в воздухе существуют неощутимые волны. Определенно, это приспособление демоническое, — и эта гипотеза намного проще.
— Если это приспособление и демоническое, то оно не причинило мне вреда.
— Дьявольское ремесло не может повредить доброму христианину, что говорит в твою пользу. Я боялся за тебя, Дитрих. Твоя вера холодна, как снег, и не греет. Подлинная вера подобна огню, дающему жизнь…
— Если под этим ты имеешь в виду, что я не кричу и не стенаю…
— Нет. Ты говоришь — и, хотя слова твои всегда правильны, они не всегда верны. В тебе нет радости, только поросшая быльем печаль.
Дитрих, пребывая в большом неудовольствии, распорядился:
— Там амбар для сбора церковной десятины. Принеси соломы для постели.
Иоахим замялся:
— Я думал, что ты уходил в леса, чтобы лежать с Хильдегардой. Я думал, что лепрозорий это выдумка. Верить в это было грехом поспешного суждения — и я молю твоего прощения.
— Это была правдоподобная гипотеза.
— О каком правдоподобии может идти речь? У мужчины нет основания лезть в постель шлюхи. — Он нахмурился, и его густые брови сошлись вместе. — Эта женщина блудница, искусительница. Если ты не уходил в лес, чтобы быть с ней, определенно тогда, что она шла в лес, чтобы быть с тобой.
— Не спеши судить и ее тоже.
— Я не философ, чтобы смягчать слова. Если мы боремся с врагом, позволь нам по крайней мере назвать его. Такой мужчина, как ты, — вызов для женщины, подобной ей.
— Такой мужчина, как я?..
— Давший обет безбрачия. О, как сладки гроздья, что нельзя достать! Насколько они более желанны! Дитрих, ты не даровал мне прощения.
— Ах да, конечно. Я скажу словами молитвы Господа. Я прощаю тебе, как ты прощаешь ей. На лице монаха отразилось изумление.
— За что я должен простить Хильде?
— За то, что ее пышные формы не дают тебе покоя по ночам.
Иоахим побледнел и заиграл желваками. Затем он посмотрел на снег:
— Я думаю о них. Я представлял себе, как они отзываются на мои объятия. Я презренный грешник.
— Как и все мы. Вот почему мы заслуживаем любовь, а не порицание. Кто из нас достоин первым бросить камень? Но давай хотя бы не обвинять другого в своих собственных слабостях.
153
Christus factus est pro nobis obedtens usque ad mortem, mortem autem cruets.
V. Propter quod et Deus exaltavit illum et dedit illi nomen, quod est super omne nomen.
[(Он) смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной. Посему и Бог превознес Его и дал Ему имя выше всякого имени. ]
155