Президент не отвечал до 12 января 1958 года на обращение Булганина провести совещание на высшем уровне и на его предложение о моратории. В своем ответе Эйзенхауэр писал, что хочет встретиться с Булганиным (и с Хрущевым, который обладал реальной властью в России), но только после встречи на уровне министров иностранных дел. Он не мог согласиться на мораторий, который не был связан с прекращением производства ядерного оружия. Булганин отклонил предложение.
Вскоре, 27 марта, Булганин вышел в отставку, и, таким образом, Хрущев стал диктатором России не только номинально, но и по существу. 31 марта Хрущев объявил, что Россия в одностороннем порядке прекращает все дальнейшие испытания ядерного оружия. Подавляющая позитивная оценка во всем мире этого шага вызвала ярость у Эйзенхауэра и его советников, поскольку его неискренность была очевидна. Русские только что закончили самую большую серию испытаний из всех, которые когда-либо проводили, и они знали, что американская серия (кодовое название "Хардтэк") должна была вот-вот начаться. Особенно возмутительным было заявление русских, что если Соединенные Штаты и Соединенное Королевство не преу кратят своих испытаний, то "Советский Союз будет, разумеется действовать свободно в вопросе испытания атомного и водородного оружия"*4. Советам в любом случае требовалось несколько месяцев, чтобы подготовиться к проведению новой серии испытаний; хитрый маневр Хрущева заранее оправдывал возобновление русскими испытаний без их перерыва в соответствии с намеченной программой, а всю ответственность возлагал на американскую сторону (программу "Хардтэк").
2 апреля на пресс-конференции Эйзенхауэр ответил на предложение Хрущева, отказавшись от его обсуждения, потому что это — "просто побочный вопрос". Он сказал: "Я полагаю, что это трюк, и не думаю, что его надо воспринимать серьезно; считаю, что каждый, кто внимательно изучит это дело, поймет это". В редакционной статье в журнале "Нэйшн" было сказано: "Если все это является "трюком", то остается только обратиться к Богу с пожеланиями, чтобы наши государственные мужи могли время от времени придумывать такие трюки"*5.
В апреле к дебатам подключилась новая группа. На волне постспутниковых требований о создании поста советника по науке при президенте Эйзенхауэр образовал Консультативный комитет по науке (ККН) и назначил д-ра Джеймса Киллиана, президента Масса-чусетского технологического института, его главой. Киллиан и его коллеги, в частности физики Ганс Бете и Исидор Раби, сделали подробный анализ американской политики. Они пришли к заключению, что можно создать такую систему проверки, которая хотя и не будет абсолютно безошибочной, но в то же время может обнаружить любой ядерный взрыв, мощность которого выше двух килотонн. После этого Даллес позвонил Эйзенхауэру и порекомендовал написать Хрущеву и дать согласие на более раннее советское предложение о проведении технических переговоров по вопросу создания системы проверки, выявляющей нарушения запрета атомных испытаний. Эйзенхауэр согласился с этим, а потом добавил: "Наша позиция заключается в том, что мы хотим рассматривать испытания как симптом, а не как болезнь"*6.
26 апреля Даллес встретился с Груентером, Робертом Ловеттом (министром обороны при Трумэне), Беделлом Смитом и Джоном Макклоем. Это была тщательно подобранная группа — Эйзенхауэр искренне восхищался каждым из них и, конечно, должен был прислушаться к их рекомендациям. Даллес обрисовал им ситуацию достаточно подробно и получил их согласие посоветовать Эйзенхауэру взять в свои руки инициативу в поиске соглашения о запрещении испытаний. Имея такую поддержку, Даллес написал проект письма Эйзенхауэра Хрущеву, в котором повторил прежнее предложение о проведении технических переговоров по созданию системы проверки и подчеркнул, что "изучение технических вопросов подобного рода является необходимым предварительным условием реализации политических решений"*7.
Другими словами, Даллес хотел сделать решительный шаг и отделить производство будущего оружия от вопроса о запрещении ядерных испытаний. Это ознаменовало фундаментальное изменение позиции Америки в вопросе разоружения. К ужасу Страусса и к восторгу Даллеса, Эйзенхауэр согласился с рекомендацией и 28 апреля направил письмо Хрущеву. Через три дня Эйзенхауэр сказал Даллесу, что он совершил исторический поворот в позиции, так как "если мы не предпримем определенных позитивных шагов, то в будущем окажемся в "моральной изоляции" от всего остального мира"*8.