Но ничего из перечисленного он не сделал, потому что сохранение тайны полетов У-2 превратилось у него в фетиш. Нелепость этого фетиша заключалась в том, что полеты У-2 не составляли тайны для Советского Союза — он знал о них с самого первого полета в 1957 году. Кроме того, и правительства стран, причастных к этим полетам, — Англии, Турции, Франции, Норвегии, Формозы и других знали о полетах У-2. Не знали о них только американцы и выбранные ими представители в Конгрессе.
Эйзенхауэр мог воспользоваться и другим вариантом ответа, заявив примерно следующее: поскольку Советы отвергли его предложение об "открытом небе", он решил непременно осуществить его, пустить даже в одностороннем порядке, продемонстрировав тем самым Хрущеву, что, мол, и советские самолеты могут летать над Соединенными Штатами везде, где он захочет. Но для того чтобы сделать такое заявление, он должен был открыто объявить о полетах У-2. Хотя сейчас, через четверть века, когда русские и американские спутники-шпионы постоянно вращаются на своих орбитах вокруг Земли, трудно понять, какой именно ущерб могло нанести это признание, Эйзенхауэр решил предпринять отчаянные усилия, чтобы сохранить полеты в тайне или вообще отрицать их. Вместо заявления-признания он сделал заявление-прикрытие.
Он сделал это потому, что считал: такое заявление сработает. Исходя из предположения, что Пауэрс мертв, а от его самолета остались только обломки, Эйзенхауэр считал, что Хрущев доказать ничего не сможет. Ирония судьбы — или, может быть, трагедия, если учитывать, что было поставлено на карту на встрече в верхах, — ведь Эйзенхауэр считал самым большим активом свою репутацию "честного человека", и если У-2 будет потерян, по его словам, "в тот момент, когда мы будем заняты, по-видимому, откровенными переговорами", самолет может быть выставлен "на обозрение в Москве и полностью свести на нет эффективность действий Президента". Но он очень надеялся на то, что Хрущев, не имея никаких материальных доказательств, не сможет говорить убедительно.
В полдень 5 мая, после возвращения в Вашингтон, Эйзенхауэр одобрил заявление Национального управления по исследованию космоса (НАСА). В нем говорилось: "Один из исследовательских самолетов НАСА, типа У-2, которые используются с 1956 года в долгосрочной программе по изучению метеорологических условий на больших высотах, пропал без вести после 1 мая, когда пилот сообщил, находясь над районом озера Ван в Турции, о трудностях с подачей кислорода". Имелось в виду, что У-2 мог сбиться с курса, пересечь границу и углубиться в воздушное пространство России. Подразумевалось, но не было сказано прямо, что самолет для метеорологических исследований Пауэрса был именно тем самолетом, который сбили русские*26.
На следующий день по распоряжению Хрущева была опубликована фотография обломков самолета, в подписи под ней значилось, что это обломки У-2, на котором летел Пауэрс. Однако на снимке был не У-2, а самолет другого типа. Премьер ставил ловушку. Он хотел, чтобы Эйзенхауэр продолжал считать Пауэрса погибшим, а У-2 полностью уничтоженным и чтобы Соединенные Штаты придерживались своей "метеорологической версии", что они и сделали.
7 мая Хрущев преподнес самый большой сюрприз. Он торжественно объявил встретившему его "бурными аплодисментами" Верховному Совету, что "мы имеем части самолета, а также пилота, который жив и проявляет строптивость. Пилот находится в Москве, где также находятся и части самолета". Хрущев превратил свой отчет в историю о высокой драме и низкопробном надувательстве, в которую он вставлял едкие саркастические замечания о заявлении прикрытия Эйзенхауэра. В то время как Хрущев обливал презрением ЦРУ, среди депутатов раздавались крики: "Позор!" и "Бандиты!"*27