— Я даю вам слово, что это будет исправлено. А теперь прошу вас, во-первых, выдать расписку в том, что вы подчиняетесь нашему комиссару, который будет нами назначен, и, во-вторых, выдать мне ключи от кладовой.
— В отношении ключей вашу просьбу я исполнить не могу. Выдав ключи, я слагаю с себя ответственность за содержание кладовой. Посему я предлагаю получить от меня один из контрольных ключей, и, таким образом, без кассира ни меня, ни вас никто в кладовую не впустит. Что касается первого вашего предложения, то, считаясь с фактом захвата власти коммунистами, я поставлен в необходимость считаться с её постановлениями. Но прежде чем выдать расписку, я вынужден призадуматься. Она представляется мне незакономерной: мне необходимо получить какие-либо инструкции, указывающие как на мои обязанности, так и на обязанности комиссара. Прошу время на то, чтобы обдумать сей сложный вопрос.
— Отлично, обдумывайте, а я поговорю с вашими служащими. — И с этими словами Малышев перешёл в зал.
Что он говорил, я расслышать не мог. Признаться, я был настолько взволнован, что мысли кружились в моей голове, и я никак не мог остановиться ни на одной из них. Беседа со служащими принимала довольно бурный характер… Среди общего шума явственно выделялся красивый, мощный баритон всеобщего любимца, бухгалтера Бронина. Он порицал действия большевиков и заявлял от имени служащих, что они не могут подчиняться власти, позволившей себе разогнать Учредительное Собрание.
— Однако ваш управляющий подчинился и выдал расписку в этом, — долетели до меня слова Малышева.
— Не может быть, — послышались голоса, и кто-то из служащих прибежал ко мне в кабинет с вопросом, правда ли, что я выдал расписку…
— Нет, господа, это не так. Я выдал комиссару один из контрольных ключей, но над предложением выдать расписку обещал подумать. А теперь решение вопроса о выдаче расписки я откладываю.
— В таком случае я вынужден буду вас арестовать, — проронил Малышев.
— Это дело ваше.
Как раз в это время прибежала жена, дети и отец… Положение осложнялось. Я просил их успокоиться и держать себя с достоинством. Позвав швейцара, я приказал ему принести пальто и шляпу. Надев их, я сказал Малышеву, что готов.
Едва я двинулся к дверям, как служащие заявили, что они не дадут меня арестовать. В противном случае пусть вместе со мной арестуют и их. Получался скандал. Как ни просил я их остаться в банке, они вышли вслед за конвоем на улицу и сопровождали меня. Наконец я вновь обратился к ним с просьбой вернуться. Эту просьбу они и исполнили. Меня же вместе с бухгалтером Брониным повели конвойные.
Положение конвоируемого было мне приятно. Малышеву было стыдно вести меня пленником. Проходя мимо трибуны, всё ещё стоявшей около собора, я обратился к нему:
— Вы помните, Малышев, как мы радовались, когда был праздник революции? Стоя на этой трибуне, мы принимали парад, приветствуя каждую проходящую часть словами: «Да здравствует Учредительное Собрание!» Какое это было чудесное время — и к чему оно привело! Учредительное Собрание оказалось разогнано, а я, выбранный на должность первого товарища председателя Исполнительной комиссии, ныне шествую по улице как арестант.
— Как не помнить, — ответил он. — Однако не согласен, что именно тогда было чудное время. Тогда было только преддверием того рая, к которому мы приходим сейчас…
— Полноте, гражданин Малышев! Неужели вы думаете, что та дорога, по которой меня ведут помимо моей воли, ведёт прямо в рай? Смотрите не заведите в ад. Смотрите, как бы эта трибуна не превратилась в лобное место сперва для нас — «буржуев», а затем и для вас — мечтателей, надеющихся путём насилия привести человечество к земному раю…
— Подите прочь! — закричал Малышев на конвоиров. — Идите вон там, подальше.
Наконец мы дошли до дома Поклевского, где помещался совдеп. В прихожей я встретил Щепина, управляющего Азовско-Донским банком. Его под конвоем двух солдат отправил в тюрьму Голощёкин.
— Ага, и вас привели. Подождите вести, — крикнул Малышев конвоирам, захватите с собой и этого.
— Я заявляю протест против ваших распоряжений об аресте без предварительного обсуждения требований Банковским комитетом.
— А, вы председатель? Отлично, ведите его в прихожую вместе со Щепиным.
Нас провели в прихожую, где уже находился Георгий Петрович Тяхт, управляющий Русско-Азиатским банком, и оставили под усиленным конвоем солдат.
Вскоре вошёл Голощёкин и предложил мне вызвать по телефону остальных управляющих банками. Я подошёл к телефону, но, остановившись перед аппаратом, сказал Голощёкину, что не считаю возможным содействовать аресту моих коллег. Если он желает созвать комитет здесь, то может сделать это сам — по телефону или под конвоем солдат.
Он отвёл меня к моим коллегам и, запретив нам разговаривать между собой, поставил караул не только снаружи, но и в самой комнате.
Однако Щепин, весело настроенный, тотчас стал рассказывать пикантный анекдот. Суровые лица нашей стражи распустились в сладкую улыбку, и мы, нарушая приказ Голощёкина, начали сообщать друг другу подробности только что пережитых событий.
Вскоре в комнату вошли и остальные: Шварте, Атлас и Одинцов — товарищ управляющего Сибирским банком. Олесов с присяжным поверенным Бибиковым, в доме которого в дни революции 1905 года скрывался от полиции известный Свердлов, очень кстати оказался в отъезде.
Судя по заверениям Кроля, за эту услугу Свердлов рекомендовал совдепу относиться к этому семейству предусмотрительно. Отсутствие Олесова, друга Бибиковых, мне показалось неслучайным.
Проведённая мной после бала короткая ночь и пустой желудок вызвали такую мигрень, что мне было очень трудно вступить в переговоры с появившимся Голощёкиным, занявшим председательское место.
Голощёкин в категорической форме потребовал от нас расписок о подчинении управляющих комиссарам, которые будут назначены в банки.
После обмена мнениями мы категорически отказались от выдачи расписок без получения от совдепа письменных инструкций, указывающих как на круг компетенции комиссаров, так и на наши обязанности.
Отказ вывел Голощёкина из себя, и он заявил, что не только посадит нас в тюрьму, но и сумеет найти средства иного сорта, чтобы заставить нас подчиниться властям.
— Мы церемониться не будем. Репрессивными мерами к вашим женам и детям заставим вас плясать под нашу дудку.
На это заявление очень горячо и резко стал возражать Атлас.
Спор стихал, превращаясь в мирную беседу, а требования Голощёкина уже сводились к тому, чтобы мы все выдали расписки о невыезде из Екатеринбурга.
Услышав отказ Атласа, я вмешался, сказав, что я согласен на выдачу такой расписки. Она, как чисто полицейская мера, практиковавшаяся у нас и прежде, меня ни к чему не обязывает. Если я захочу удрать, то с этой распиской не буду считаться, так же как не считались с ней наши политические преступники, удирая из ссылок в Сибири.
Со мной согласились и остальные, после чего было решено вызвать на заседание Чернявского для совместного решения вопросов о способе национализации банков и о назначении комиссаров не от совдепа, а от Государственного банка (по возможности из среды его чиновников, придав их подписи значение и право, присвоенное всем вторым подписям на наших документах).
Вскоре прибывший Чернявский изъявил своё согласие на выработку инструкции по национализации банков, основанной на принципе передачи всех наших ценностей под расписку Государственного банка.
На этом дело было закончено, и мы, подписав расписки о невыезде, очутились на свободе.
Выше я уже дважды упоминал священные в то время слова «Учредительное Собрание». Как уповалось на него в то время в России! Как много было предвыборных, почти всегда закрытых, собраний! Я, не принадлежавший ни к какой партии, задумал тогда организовать партию республиканцев на капиталистической программе. Но партия оказалась немногочисленной, и я отказался от предложения выставить свою кандидатуру, и взамен меня был избран директор реального училища Курцедел. Результаты баллотировки были очень жалкие, партия получила несколько десятков голосов. Прошли главным образом социалисты-революционеры с их лозунгом «Земля и воля» и в большом количестве коммунисты. Очень немного прошло кадетов. В числе депутатов партии Народной свободы прошёл Лев Афанасьевич Кроль, несмотря на то что уже тогда партия была объявлена коммунистами «вне закона». Кролю одно время приходилось скрываться, ибо вся партия стала подпольной.