На личном уровне международным космополитам придется ко многому привыкать. Я могу подтвердить на собственном опыте, что это ужасное ощущение, когда твой мир уменьшается, потому что это случилось со мной внезапно и неожиданно. В 2016 году я совершила очень глупый поступок и натурализовалась как американка, не проконсультировавшись предварительно с иммиграционным адвокатом. Четыре года спустя, после того как Великобритания окончательно вышла из ЕС, я решил, что мне действительно нужно обновить свой немецкий паспорт, чтобы у меня было хотя бы одно европейское гражданство. Но когда я пришел в немецкое консульство, мне сообщили, что я утратил свое немецкое гражданство, когда стал американцем. Внезапно моя европейская идентичность - я всю жизнь был гордым вдвойне европейцем - испарилась вместе с мечтами о том, что я смогу легко жить и работать в Европе.
Я прекрасно понимаю, что просто предположить, что я смогу сохранить три разных гражданства, было верхом привилегии и высокомерия - и что даже сейчас, имея два, я все еще далеко впереди. Тем не менее, я не думаю, что когда-нибудь забуду то чувство, когда я снова сидел в той комнате в немецком консульстве, совершенно опустошенный, как будто я теперь замурован в стене, как никогда раньше.
Стены вокруг нас всегда проницаемы в большей или меньшей степени. Не исключено, что я все еще могу жить и работать в Германии или в других странах Европы. Международная торговля и миграция будут продолжаться. Но трения сейчас больше, как в лучшую, так и в худшую сторону. Мы больше привязаны к месту, чем раньше - что означает, что мы больше инвестируем в место, чем раньше.
Я прожил в США больше половины своей жизни, и сейчас я американский гражданин. Спросите любого, кто прошел через этот процесс - получение неиммиграционной визы, затем подача заявления на грин-карту и, наконец, натурализация: Это нелегко в лучшие времена, но дело в том, что я действительно прошел через это в лучшие времена. Я приехал в США в 1997 году, когда Билл Клинтон только что был переизбран на пост президента, а Тони Блэр только собирался избираться в Великобритании. Мои визы - сначала пара H-1B, затем пара Is - было получить гораздо легче, чем сегодня. Грин-карта, хотя мне казалось, что это длится вечность, на самом деле была очень быстрой по современным стандартам. А натурализация была настолько легкой, что я жалею, что она не была сложнее и что мне пришлось обратиться к адвокату. Сегодня, после Трампа, после Ковида, после Брексита, есть большая вероятность того, что я не только не смог бы пройти эту перчатку, но и ряд моих работодателей даже не потрудились бы попытаться получить мне визу.
На протяжении почти всей истории человечества люди не чувствовали себя особенно ущемленными, если в итоге всю жизнь жили в одной стране. Это лишь базовый сценарий, к которому возвращается мир вместе со своими корпорациями. Только Партия зеленых действительно считает, что у нее есть идеология, которая должна быть принята всеми на земном шаре; другие идеологии стали гораздо более узкоспециализированными, что в целом хорошо. (Последнее, что нужно миру, это еще один президент США, начинающий войну в попытке экспортировать демократию на Ближний Восток или куда-либо еще, если на то пошло).
Глобализм лежит в пепле, убитый не только Ковидом, хотя Ковид определенно был частью смертельного коктейля. Фениксов, которые восстанут из пепла, будет много, а не один. Тысячи магических существ попытаются взлететь, и многие - возможно, большинство - потерпят неудачу, или, по крайней мере, будут выглядеть маленькими и слабыми по сравнению со всеохватывающим размахом крыльев своего предшественника.
Я подозреваю, однако, что большее окажется лучшим. Глобализм был универсальным решением, которое в итоге почти никому не подошло. Постглобальный мир будет более устойчивым, более разнообразным и - если все пойдет хорошо - более отзывчивым к местным потребностям. Глобальное потепление - это единственная область, где планете необходимо быстро прийти к единому мнению. Но большинство проблем являются локальными проблемами, а локальные проблемы часто поддаются локальным решениям, даже если эти решения не имеют глобального масштаба. Это большой аргумент в пользу небольших региональных фениксов.
Часть 2. Разум и тело
Глава 7. Отношения на расстоянии вытянутой руки
Я вырос в Лондоне, в частности, в Южном Лондоне, обширном пригороде к югу от Темзы, который жители Северного Лондона всегда гордились тем, что никогда не посещали. У них был Лондонский Сити, Вестминстер и все достопримечательности шумного мегаполиса, а у нас... Электростанция Бэттерси? Картинная галерея Далвича? Футбольный клуб "Кристал Пэлас"? Не совсем Букингемский дворец, Национальная галерея или "Тоттенхэм Хотспур".
Одной из главных вещей, которых нам не хватало, было метро. Конечно, оно проникает на юг от реки, но лишь едва-едва: В Северном Лондоне 250 станций, а для остальных остается всего 29. Чтобы добраться от моего дома в Далвиче до ближайшей станции метро, нужно было долго идти до автобуса номер 3, бесконечно ждать, а потом недолго ехать до Брикстона. Это было возможно, но на практике всегда было проще просто дойти до местной железнодорожной станции, где можно было сесть на поезд прямо до вокзала Виктория. Для таких пассажиров в часы пик, как мой отец, был даже прямой поезд до станции Кэннон-стрит в самом центре Сити.
Эти поезда, по крайней мере, в то время, когда я рос, часто принимали форму вагонов с "хлопающими дверями", где каждый вагон был разделен на ряд узких купе, каждое из которых имело свою тяжелую дверь, выходящую прямо на платформу. Двери открывались только снаружи, что означало, что, когда поезд подъезжал к станции, пассажиры выходили через окно, открывали дверь и спрыгивали на платформу, пока поезд еще двигался. Это было так же безопасно, как и звучит, и это одна из причин, почему такие вагоны больше не существуют.
Почему люди так спешили покинуть отсеки? Ответ на этот вопрос такой же, как и ответ на вопрос, почему в самолете все встают в течение микросекунды после того, как выключается лампочка "пристегните ремни", когда самолет приземляется. Когда мы находимся в замкнутом пространстве с кучей других людей, мы, естественно, хотим сделать все возможное, чтобы между нами и ними образовалась некоторая дистанция.
Этот синдром еще более очевиден в другом направлении - когда у нас нет выбора, кроме как разместиться в пространстве, которое становится все более тесным. Когда я садился в поезд, идущий на Викторию, в Сиденхэм-Хилл, я открывал одну из этих тяжелых хлопающих дверей и входил в узкое купе. Я помню, что это были две скамейки, расположенные друг напротив друга, на каждой из которых сидело по три человека.
Если мне посчастливилось попасть в пустое купе, я эгоистично занимал место со сливом - дальний угол, рядом с окном. Это обеспечивало доступ света, вид и, конечно, максимальную вентиляцию. Это также увеличивало расстояние между мной и следующим человеком, который войдет в купе. Этот человек, естественно, оставался у двери, следуя стандартному протоколу, знакомому каждому, кто когда-либо ездил на лифте.
Третий абитуриент стал первым настоящим интервентом. Мы с моим соседом по купе, несмотря на то, что едва взглянули друг на друга, договорились: Мы будем давать друг другу пространство. Но теперь, с появлением пассажира номер три, один или оба из нас должны были потерять это пространство. Новоприбывший должен был либо сесть рядом с одним из нас - ух, или, что еще хуже, напротив одного из нас, что вызвало бы неловкий балет "чьи ноги куда". С точки зрения логики, все трое из нас были одинаково расстроены неизбежной геометрией. Эмоционально пространство принадлежало двум пассажирам, которые находились в нем до появления третьего, и именно третий пассажир был, таким образом, обижен на двух других.
Негодование сохранялось в вагоне до самой лондонской конечной остановки - если только на более поздней остановке не входил четвертый человек. В этот момент третий пассажир сразу же переставал быть новичком и мгновенно превращался в обиженного местного жителя; все трое из нас были бы должным образом и одинаково шокированы тем, что этот четвертый человек навязал нам свое драгоценное пространство. Иногда этот процесс повторялся еще дважды, так что даже пятый жилец чувствовал прилив родной крови при появлении пассажира номер шесть.