Это смещение страха проявилось и в некоторых аспектах Великого ухода - люди бросали стабильную, хорошо оплачиваемую работу, чтобы попробовать что-то более рискованное, что потенциально могло бы им понравиться больше. Но, конечно, это было далеко не универсально. То, что для одного человека кажется забавным, если поведение рискованное, может легко показаться нигилизмом тому, кто живет в рациональном страхе перед вирусом.
Пожилые люди, люди со слабой иммунной системой, люди с невакцинированными детьми дома, и просто люди, которые приняли близко к сердцу запреты избегать болезни любой ценой: эти люди исчислялись миллионами и чувствовали угрозу - даже нападение - от беззаботного безрассудства, которое они видели вокруг себя.
Толпа "риск-офф", по своей природе, была гораздо менее заметна, чем тусовщики "страх-офф, риск-он". Их не видели целующимися и курящими возле переполненных баров, они не одевались как обезьяны на пропитанные алкоголем крипто-конвенции, они не привлекали к себе внимания, распевая (распевая!) в вагонах метро. На самом деле, они вообще не ездили на метро.
Некоторые из тех, кто не рисковал, смогли перенести свою работу полностью в Интернет и работать из дома, сведя контакты с людьми к минимуму. Другие, которых миллионы, предпочли полностью отказаться от работы, чем рисковать, выходя в мир, отравленный не только вредоносным вирусом, но и заметным ростом бесцеремонного, асоциального и даже преступного поведения.
Состояние преступности в 2019 году было похоже на состояние инфекционных заболеваний: Она была чрезвычайно низкой по историческим меркам и неуклонно снижалась на протяжении десятилетий. Как человек, проживший в Нью-Йорке двадцать пять лет, я сам видел, как это происходило. Когда я приехал сюда в 1997 году, преступность была на рекордно низком уровне. Эпидемия крэка закончилась, никто не ожидал, что его ограбят при выходе из квартиры, а количество убийств в Нью-Йорке сократилось на 56 процентов всего за шесть лет - с 2 245 в 1990 году до 983 в 1996 году. Я, как говорится, не растерялся, и со мной все было в порядке.
В 2005 году я переехал в квартиру на первом этаже в районе, который раньше назывался Алфавит-Сити, но который каким-то образом был успешно переименован в Ист-Виллидж, в попытке сделать его более похожим на благородный Гринвич-Виллидж в миле к западу. В квартире было небольшое подполье, которое мы с небольшим успехом пытались превратить в телевизионную комнату; когда мы делали ремонт, то обнаружили за фальшстеной дыру, содержимое которой свидетельствовало о том, что раньше квартира использовалась как притон для наркоманов. Наверху, первое, что мы сделали, это сняли все решетки с окон. В том году количество убийств в городе, продолжая свое долговременное светское падение, снизилось еще больше - до 539.
К 2017 году Ист-Виллидж потерял для нас свое очарование, и мы переехали. В районе еще оставались очаги старого-легендарного слэм-поэтического места, например, кафе поэтов Nuyorican, основанное в 1973 году, все еще продолжало работать в здании через дорогу, которое оно купило в 1980 году, а Федеральный народный кредитный союз Нижнего Ист-Сайда (LESPFCU) продолжал оказывать жизненно важную услугу давним жителям местных многоквартирных домов, находящихся под управлением города. Но LESPFCU больше не был единственным банком в шаговой доступности; казалось, что на каждом углу улицы находится филиал какого-нибудь транснационального гиганта финансовых услуг. В районе появились бары и закусочные, рассчитанные на студентов Нью-Йоркского университета и других близлежащих университетов, а также огромное количество новых элитных квартир. У новых жителей-миллионеров не было причин беспокоиться о преступности: Число убийств в городе в том году составило всего 292 - новый исторический минимум, журнал Economist объявил Нью-Йорк одним из самых безопасных городов мира, опередив такие места, как Тайбэй, Милан и Абу-Даби, а Манхэттен, в частности, был безопасен даже по стандартам Нью-Йорка.
По мере того как росли цены на недвижимость и множились суши-рестораны, наступало понятное благодушие: Преступность всегда будет низкой и падающей, а Ист-Виллидж (и Бруклин, и Нью-Йорк в целом) станет еще одной остановкой на международной хипстерской тропе кофеен третьей волны и скейт-шопов, продающих коллекционные толстовки. Люди, живущие в центре Манхэттена, больше не чувствовали необходимости держать себя в руках - насильственные преступления и даже ненасильственные преступления, такие как грабежи, стали чем-то вроде инфекционных заболеваний, о которых мы практически перестали беспокоиться на ежедневной основе.
Затем, во время пандемии, долгосрочные тенденции изменились на противоположные. Для небольшого меньшинства людей возросшая свобода означает свободу совершать преступления. Мародерство, связанное с некоторыми протестами Black Lives Matter летом 2020 года, было во многом исключительным, но оно предвещало действительно устойчивый и общенациональный рост антисоциального поведения. Все, чья работа связана с непосредственным взаимодействием с населением, - медсестры, учителя, стюардессы, работники розничной торговли - сообщают о поразительно высоком уровне насилия в отношении них. Преступления на почве ненависти достигли самого высокого уровня с 2008 года, причем преступления на почве ненависти к чернокожим выросли почти на 50% в период с 2019 по 2020 год - с 1 930 до 2 871.
Города, когда они хорошо работают, являются упражнением в сотрудничестве и сострадании - плотность населения дает множество преимуществ, но также увеличивает вероятность того, что кто-то физически очень близкий к вам сделает что-то, что хорошо для него, но плохо для вас. Бесчисленные писаные и неписаные правила и конвенции развивались на протяжении многих лет, чтобы попытаться сбалансировать конкурирующие требования людей - стоять справа, ждать своей очереди, стоять лицом к дверям лифта, не носить рюкзак в метро и не размахивать руками, когда садишься, использовать наушники, если слушаешь музыку, и тому подобное. Нарушение этих правил - это акт агрессии, утверждение индивидуальной власти над коллективным благом.
Пандемия совершенно неожиданно и весьма значительно расширила круг моделей поведения, которые считались антисоциальными и агрессивными. Проходы в супермаркетах стали улицами с односторонним движением; не одобрялось, если человек шел не в ту сторону. Вход в уже занятый лифт стал социальным минным полем. Кроме того, существовал целый ряд способов не надеть маску должным образом, с изысканными градациями агрессии в зависимости от того, насколько проветриваемым было место, насколько близко вы находились к другим людям, сколько других людей были в масках, разговаривали ли вы, насколько громко вы говорили, насколько большая часть вашего носа могла быть закрыта и так далее. Количество убийств в Нью-Йорке снова резко возросло, поднявшись до 462 в 2020 году и 485 в 2021 году. Эти цифры все еще ниже, чем, скажем, в 2011 году, который, конечно, не казался особенно небезопасным в то время. Но мы, как люди, лучше различаем движение, чем величину: Внезапный подъем с низкого уровня гораздо сильнее бросается в глаза (и больше привлекает внимание), чем медленное снижение до чуть более высокого уровня.
Для некоторых все это было просто слишком. Основной залог цивилизованности - это золотое правило: Относись к другим так, как ты хотел бы, чтобы относились к тебе. Но травма, нанесенная пандемией, имела долгосрочные последствия, особенно среди черных и коричневых общин, которые больше всего пострадали в первые недели, когда страх был на пике, а терапия находилась в зачаточном состоянии. Для тех, с кем плохо обошлись в городе и стране, когда они больше всего нуждались в помощи, было соблазнительно заявить или, по крайней мере, поверить на первобытном уровне, что сделка была нарушена и что общество больше ничем не обязано. Для других культурные войны эпохи Трампа превратили элиту, надевшую маску, в оппозиционную силу, которой нужно скорее сопротивляться, чем уважать. А для других простое истощение от пережитой пандемии не оставляло возможности заботиться о том, что думает или чувствует человек, сидящий напротив вас в автобусе.