На суде появился новый свидетель — кондуктор поезда, в котором 7 июня Дидо ехал в Париж на встречу с генералом Делестреном. Так вот, с поезда он сошел не один, а в сопровождении двух шпиков и гестаповцев. Одного из шпиков, Мюлтона (по кличке Лунель), арестованный Дидо узнал в лицо: это был провокатор, примазавшийся к Сопротивлению в Марселе. Именно Мюлтон и сообщил гестапо о почтовом ящике Рене Арди, откуда было извлечено письмо о его предстоящей встрече с генералом Делестреном.
Итак, с 7 по 10 июня Арди находился в руках Барбье. Почему же он скрыл это от товарищей по Сопротивлению, которые собственными силами провели первое расследование еще в 1943 году? Почему скрывал этот факт и на процессе 1947 года? Ответ Арди: «Я боялся навлечь на себя подозрения. Ведь Барбье отпустил меня за недостаточностью улик о моей принадлежности к Сопротивлению».
Барбье — «отпустил»? Да еще — «за недостаточностью улик»?1 Палач, хладнокровно отправлявший детей в печи Освенцима, мог проявить подобное великодушие только к провокатору. Вот почему после процесса 1947 года, на котором прояснилась таинственная связь между Барбье и Арди, во Франции поднялась буря возмущения. Общественность стала не просить, а требовать, чтобы перед судом предстал Барбье — и не свидетелем, а подсудимым.
Но загадку Калюира теперь взялись охранять американцы. Они спрятали Барбье.
Фразу из доклада Кальтенбруннера («Сам Макс на собрание не пришел») на следующем процессе адвокаты истолковали так: дескать, сам Арди точно не знал, кто же такой Макс, а значит, этого не мог от него узнать и Барбье. Что же до человека с газетой, у суда тоже остались сомнения, был ли это Барбье. Признания самого Барбье на этот счет суду показалось недостаточно, так как Арди яростно отрицал, что соседом его по скамейке на лионском мосту был шеф гестапо. А закон, как известно, толкует сомнения в пользу обвиняемого.
Однако как бы в перипетиях дела не упустить из виду логику поведения предателей и палачей.
«Если бы Арди сказал нам правду сразу, разве состоя-лось бы собрание в Калюире? — пишет в книге «Рискованная авантюра» Клод Бурде, бывший заместителем начальника отряда «Комба», теперь один из руководителей пацифистского движения во Франции. — Если бы не была устроена эта западня, многое в истории Франции сложилось бы по-другому как в войну, так и после войны. Я не могу не думать, что, останься Мулен жив, он сыграл бы после Освобождения ключевую роль в жизни страны…».
Первый день своего президентства Франсуа Миттеран начал с возложения гвоздик Жану Мулену, похороненному в Пантеоне…
Макс, бесспорно, сыграл ключевую роль в жизни страны во время войны. Смысл порученной ему де Голлем миссии Клод Бурде раскрыл при нашей встрече так:
— Де Голль послал Мулена во Францию с заданием объединить разрозненные отряды Сопротивления и включить в Национальный совет также политические партии, как борющиеся (прежде всего коммунистическую партию), так и влачащие жалкое существование, впавшие в апатию буржуазные партии Третьей республики. Требование воскресить их всех нас сильно смущало. И все же довод Мулена был в конце концов принят, потому что мы поняли: только безоговорочное подчинение всего движения Сопротивления де Голлю, со всеми политическими формациями прежнего режима, станет сильным козырем его лидерства, в котором ему упрямо отказывали руководители Англии и США.
Действительно, события развивались стремительно: 27 мая 1943 г. образован Национальный совет Сопротивления, и Жан Мулен шлет де Голлю в Лондон телеграмму; 30 мая де Голль перебирается в Алжир, где его встречают с энтузиазмом; через год под его главенством образовано Временное правительство во Франции, которое рервым признал СССР. Де Голль стал лидером всех сражающихся французов, но Мулена уже не было в живых.
Демаркационная линия, которая вплоть до конца 1942 года разделяла страну на оккупированную и свободную зоны, делила и французское Сопротивление на Север и Юг. Оно делилось также на «левое» и «правое». Вышедшая во Франции накануне последнего суда над лионским палачом книга Филиппа Харцера «Клаус Барбье и гестапо во Франции» содержит взгляд на роль Жана Мулена именно справа: «Он не скрытый коммунист, как о нем говорили, а коммунист явный, не зря в годы Народного фронта он поставлял вооружение республиканским бригадам в Испании…»
Взгляд же на Мулена слева точно схвачен в определении «префект Народного фронта», которое буквально срослось с его именем. Формально он не принадлежал ни к какой партии, тем не менее по убеждениям его скорее всего можно отнести к социалистам. Создав Национальный совет, он придал социалистической партии гораздо больший вес, чем тот, которым она обладала в Сопротивлении.