Осторожнее, прокурор! Ведь каждое слово протоколирует секретарь суда…
— Чаяния католицизма и чаяния национал-социализма непримиримы!
В свою защиту обвиняемый привел статью 47. Прокурор и судьи сделали вид, что не расслышали его. Для наказания выбрали статью все из того же кодекса — «Деморализация армии» — и приговорили Хёрнига к двум с половиной годам лишения свободы. Однако из приговора не следовало, что он лишается и права носить мундир. Судебное постановление отправили на утверждение самому Гиммлеру, тем самым затормозив его вступление в силу. Хёрниг даже смог поселиться вне тюрьмы с обязательством каждые три дня отмечаться в полиции до окончательного разрешения его дела. Эту неожиданную заминку он использовал для того, чтобы буквально завалить высшие инстанции «третьего рейха» прошениями о справедливом рассмотрении его дела и скорейшей отправке на фронт.
Но статья 47, видно, и там, наверху, поставила всех в тупик. Надо же было найтись одному буквоеду на всю Германию! Наконец поступила резолюция Гиммлера, уместившаяся в одно слово: «Бухенвальд». Ничего, однако, не было сказано об отлучении от вермахта. Второй статье отдали предпочтение перед 47-й, но это было решение не юридическое, а волюнтаристское.
Хёрниг продолжал носить армейский мундир, быстро превратившийся в лохмотья, по-прежнему получал жалованье и бомбил канцелярию Гиммлера прошениями о пересмотре его дела, а вермахт — прошениями об отправке на фронт. Первую его просьбу наконец уважили: 15 марта 1945 года по делу обер-лейтенанта Хёрнига был вынесен окончательный приговор — пять лет и семь месяцев заключения. Но и на сей раз наверху не совладали с 47-й статьей: опять Хёрнига не лишили мундира!
12 апреля Бухенвальд освободили американские войска. Пока до Хёрнига еще не дошел вызов к офицеру-следователю, за него взялись бывшие заключенные. Его избили до полусмерти, заперли в подвале и дали веревку с советом повеситься до утра. В их глазах он был не иначе как засланный провокатор: с какой бы стати настоящий узник Бухенвальда носил мундир и получал офицерское жалованье? В ту ночь силы много раз покидали Хёрнига, и тогда он надевал петлю на шею. Но умереть теперь, на пороге свободы, обесчещенным и невиновным? Эта мысль ужасала его больше, чем смерть. Наутро его нашли все еще живым, хотя голова была просунута в петлю. «Я повешусь, я повешусь, — говорил он со слезами на глазах, — только умоляю, сначала выслушайте мою историю: меня еще никто не выслушал до конца!»
Его история так поразила американского следователя, что тот нашел ей лишь одно объяснение: да не коммунист ли перед ним? А иначе с какой же стати заступался за большевистских комиссаров? Офицер совершенно не знал, какое принять решение, как вдруг его осенило: да ведь Хёрниг теперь военнопленный! Он останется в Бу-хенвальде в этом новом качестве. Нельзя было отказать в известной логике этому решению, но где же, где конец юридическим парадоксам этой судьбы?
Американский следователь начертал на «деле» Хёрнига: «witness inmate» — «узник-свидетель». Раз он присутствовал на расстрелах мирных жителей и военнопленных, его свидетельские показания пригодятся. В частности, русским. И вот уже Хёрнига везут на Восток в вагоне, полном власовцев, выдачи которых требуют русские. Какая судьба там была уготована Хёрнигу, догадывался ли он? Но уже почти у границы отворилась дверь вагона, выкрикнули по-английски: «Хёрниг, на выход!»
Все? Нет: именно теперь наступила самая черная полоса в жизни Хёрнига. Еще два года он провел в лагерях для военнопленных, в самом скопище мейертов. Много всяких кошмаров пережил этот человек: эсэсовскую тюрьму, Бухенвальд где миновали его и печь, и петля, вагон с власовцами, где лишь чудом не удавили его предатели с чужой стороны, но еще кошмарнее были два последних года — среди «своих». Наконец в лагере Дахау американская администрация оценила английский язык немца, чье лицо соотечественники каждый день превращали в котлету… Только взяв его наконец в «штат», защитили от расправ.
21 августа 1947 года Клаус Хёрниг обрел свободу и добрался домой, к ждавшей его матери. Пять с лишним лет он промыкался по тюрьмам и лагерям, и еще столько же ушло на поправку здоровья. Он сел за таксистскую баранку во Франкфурте и дождался-таки «своего пассажира»: то был депутат парламента и социал-демократ. «Пассажир» произнес в парламенте пылкую речь, назвав Клауса Хёрнига «уникальным воплощением совести германской нации». Хёрнига реабилитировали в политических правах, отнеся его к разряду «жертв нацизма». Присвоили звание подполковника. Он вернулся в юриспруденцию, затем вышел на пенсию и выбрал для жительства австрийский Тироль.