Мы вошли в святая святых — зал заседаний Национального собрания. В нем было безлюдно и тихо. «Перерыв истории на обед», — пошутил я. «Парламенты любят работать по ночам, — в тон ответил Годфруа. — Про обеды помним, про ужины чаще забываем».
В августе 1954 года в этом зале, быть может, решалась судьба Европы и мира. Оглядываясь на то далекое уже событие, невольно задумываешься: почему первая же послевоенная попытка создать «единую Европу» привела тогдашний политический класс Запада опять к идее кулака? Французскому парламенту первому предстояло высказаться «за» или «против» создания Европейского оборонительного сообщества (ЕОС). «За» означало бы ремилитаризацию Западной Германии, вызов народам, которые, разгромив фашизм, сами еще далеко не залечили ран…
И тут у нормандского фермера Пьера Годфруа возникало немало сомнений, потому что он-то знал, что такое война. Военнопленный в Германии. Побег. Пойман и отправлен в концлагерь строгого режима — неделю везли куда-то на Восток. Разобрался уже на месте: где-то подо Львовом, концлагерь в местечке Городок. Опять совершил побег. Он уже перевалил через Карпаты, когда его настигла погоня… На сей раз упрямого нормандца заслали во «Львовский шталаг» — лагерь для смертников, откуда убежать было невозможно. Но он убежал! И эта третья попытка, наконец, оказалась удачной. В свою деревушку Лест он принес на подошвах ботинок землю всей Европы — украинскую, венгерскую, болгарскую, итальянскую… Написал книгу о пережитом. Она и стала его первым шагом в политику, в которой он уже сделал свой выбор: голлизм.
Вот почему автустовскими вечерами 1954 года фермер Пьер Годфруа с замиранием сердца сидел у приемника, слушая прямые трансляции из Национального собрания.
— Проголосовав против ЕОС, Франция поставила Европу перед новым выбором. Каким? Я это понял много позже, когда предпринял свое второе путешествие по Европе — на сей раз в ее историю. Так вот, вся история Европы, если хотите, это история борьбы двух разновидностей эгоизма: центробежного и центростремительного. Первый я называю «эгоизмом Эллады»: древние греческие государства в роковую минуту умели объединиться против персов, но потом снова дробились и поднимали меч друг на друга. А второй — это «эгоизм Рима»: подмять всех под себя, навязать свою волю, свой миропорядок. Великий Рим нес свободным народам не столько просвещение, сколько идею классового общества, рабства. Сколько раз это повторялось в судьбе Европы в том или другом варианте в самые разные века! Наш континент похож на большой муравейник малых народов, никогда не умевших жить единой семьей. Трагедия европейской болезни — в причудливом переплетении «римского» и «эллинского» эго…
— А может быть, третьего и не дано?
— Ну кто вам сказал? Человечество растет и мудреет. Вы думаете, на пустом месте родилась деголлевская идея Европы от Атлантики до Урала? Да сотни светлейших умов, людей, которых мы почему-то зовем утопистами, думали над этим!
По книжке Пьера Годфруа можно составить внушительный список тех, кто с далеких времен выдвигал идею «объединения Европы». Вот, например, король чехов Йиржи Подебрад. Через десять лет после падения Константинополя он предложил создать христианский европейский союз против турок и одновременно разработал интереснейший проект нового европейского устройства с общим парламентом всех стран. Кто его тогда в Европе поддержал? Всего два государства: Польша и Венгрия.
А французский король Генрих IV задумал европейскую республику из пятнадцати штатов, с политическим советом во главе, куда каждая нация делегировала бы своих избранников.