Уэллс попробовал.
— Это... это... это бренди!
Они пили, они ели, и все это время их оскорбляли болтуны.
Пришла ночь. Они заснули.
На рассвете два человека сели на свои экипажи и поехали вдоль тропы из маков.
— То ли я еду на гигантском паровом пауке по доброжелательным джунглям с человеком из прошлого, — вслух подумал Уэллс, — то ли я сплю.
— То ли сошел с ума, — добавил Бёртон.
К полудню они достигли крутого склона, обрамленного высокими голубоватыми камнями. Бёртон остановил сенокосца и через ветви деревьев посмотрел на горы, поднимавшиеся перед ними. Соскользнув с седла, он нагнулся и оглядел землю. Откос состоял из сланца, который удерживала сеть нитевидных корней.
— Это она, Берти.
— Кто?
— Тропа, которая ведет к Храму Глаз.
— Тогда вперед и вверх!
Бёртон вновь сел в седло и повел паука вверх по склону в узкое ущелье, чьи стены обвивали толстые узловатые лозы, а землю покрывал перегной, из которого в изобилии росли маки и другие цветы.
С каждым шагом стены поднимались все выше и тени углублялись все больше; появились рои светлячков, которые омыли двух путешественников странным неустойчивым светом.
Примерно через милю сенокосцы переступили через маленький каменный холмик — очевидно могилу — и у Бёртона сжалось сердце, когда он вспомнил того, кто похоронен здесь.
Они ехали все дальше, через плотную листву, которая расступалась при их приближении, под свисающими лианами, которые поднимались, разрешая им пройти, и над спутанными корнями, которые зарывались в перегной, чтобы не мешать огромным машинам.
И даже в этом месте, защищенном от солнца, болтуны свирепствовали среди веток, с энтузиазмом выкрикивая оскорбления, по-английски, как заметил Уэллс, хотя они находились глубоко в сердце Немецкой Восточной Африки.
Вперед, вверх, и вот, оказавшись на обширной лесистой вершине, они увидели далекие снежные пики, разрезающие небо.
— Кровавые Джунгли покрывают все горы, — заметил Уэллс, — и за последние пару десятилетий вышли за их пределы.
Земля пошла вниз, и красные маки постепенно привели путешественников во второе ущелье, которое оказалось уже и глубже первого. Растительность сомкнулась вокруг них, они ехали по узкому туннелю. С ветвей деревьев свисали круглые ярко-красные фрукты, бросавшие на двух людей призрачный свет.
— Никогда не видел ничего подобного, — пробормотал Уэллс. — У меня смутное впечатление, что это все одно растение. Я чувствую себя так, как если бы мы находимся внутри гигантского живого существа.
Болтуны почти исчезли, на путешественников опустилась глубокая тишина, нарушаемая только ровным урчанием моторов и жужжанием насекомых.
— На нас смотрят, — объявил Бёртон.
— Что? Кто? Откуда?
Бёртон указал на просвет в листве справа от него. Уэллс прищурился и увидел на ветке дерева обнаженного чернокожего человека. В слабом красном свете он казался похожим на рептилию; в руках он держал лук.
— Чвези, — сказал Бёртон. — Дети Глаза. Они ничего не сделают нам.
— Ты уверен?
— Уверен, Берти.
Чем глубже они заходили в чащу, тем больше видели молчаливых неподвижных наблюдателей.
И внезапно оказались на свету.
Они выехали в огромный естественный амфитеатр. Солнце пробивалось через листья и ветки и освещало настолько буйную растительность, что оба человека закричали от удивления. Ветки, листья, лианы, лозы, стволы, стебли, фрукты и цветы, все красные, все сплелись вместе, все карабкались на окружающие утесы, ковром покрывали землю и нависали над головой.
Из середины амфитеатра рос огромный ствол, высоко в небе разделявшийся на множество веток, на которых росли большие мясистые листья, среди которых росли кроваво-красные цветы.
Одна из веток потянулась к ним с такими стонами и скрипами, как если бы его древесина гнулась и вытягивалась. Она двигалась до тех пор, пока свисавший с нее гигантский цветок — лепестки которого щетинились колючими зубами, а из основания торчали похожие на пузыри выступы — не оказался прямо перед Бёртоном.
Пузыри надулись. Лепестки изогнулись, открыв похожий на закрытый бутон нарост. Пузыри сократились. Из губ бутона подул ветер, произведя пронзительный визг — как будто спустил детский воздушный шарик. Губы задвигались и преобразовали визг в слова.
— Клянусь шляпой, Ричард! — сказало растение. — Ты-то наслаждаешься жизнью! Что за чертовщиной ты занимался?
С глубокого индиго африканского неба спустилась тонкая линия.