— Эй… — Я теряю контроль над собственным разумом, и касаюсь его лица, обхватывая ладошками, как ели бы хотела заставить его посмотреть на меня. — Это нормально. Нормально переживать из-за того, что родители больше не вместе. Нормально чувствовать себя потерянным, как и разбивать розовы очки в дребезги. Так или иначе — это жизнь. Но я сомневаюсь, что несмотря на все случившееся — твоим родителям было наплевать на тебя.
— Ты ничего не знаешь…
Одно легкое движение в сторону, и мои пальцы нехотя скатываются с его лица.
Он тяжело вздыхает, когда я упрямо отвечаю:
— Может быть. Но в чем я уверена точно, так это в том, что какой бы ни была твоя семья — это твоя семья. И всегда есть шанс на то, чтобы все исправить.
— Нельзя исправить ход событий. Нельзя исправить поступки. В конце-то концов, нельзя исправить людей.
Я хмыкаю.
— Но ведь всегда можно изменить текущий момент и повернуть его в новое русло. Кто знает?.. Может за тем поворотом начнётся новая история…
— Ещё скажи — хэппи-энд, — усмехается он, и я улыбаюсь.
— Почему бы и нет?..
— Крейзи, — с некой теплотой в голосе, только и всего произносит он. И впервые я не чувствую неприязни и злости по отношению к данному мне прозвищу.
Парадокс.
— Знаешь, если тебе интересно, моя семья, наоборот, чтобы не случилось — всегда была вместе. И, как не странно, каждый из нас в некоторой степени предан друг другу. Что-то вроде один за всех и все за одного…
— О-о, ну спасибо. Теперь мне однозначно легче… — Ирония так и сквозит в его голосе, как и некоторая язвительность.
Но вместо того, чтобы ощетиниться, я продолжаю:
— Все так, да. Только знаешь, мои родители привыкли все идеализировать. Все — значит и своих детей в том числе. Иногда мне кажется, что подобная данность — внешний лоск, идея того, что они воспитали прекрасную, примерную дочь — идеал — куда дороже того, что имеется в реальности. То есть самого человека. Понимаешь, о чем я?..
— Хм. Кажется, теперь — да. Быть вечным идеалом, чтобы не пасть в чьих-то глазах. Пусть даже и в глазах дорогих тебе людей — отстойно.
— Видеть разочарование в их глазах и осознавать, что они надеялись на совершенно иной результат — вот, что по-настоящему отстойно. Подвести свою семью и стать кем-то…кто недостоин их любви. Не знаю…
Я мотаю головой и, тяжело вздохнув, закрываю лицо ладонями, чувствуя растерянность и отчаяние. Но в какой-то момент Ковалевский отводит их в сторону, крепко сжимая в своих руках, говоря:
— По-моему, гораздо хуже быть кем-то иным. Кем-то, кем ты не являешься. Это предательство самого себя. И, как бы это сейчас эгоистично не прозвучало. Но, черт возьми, ты — в первую очередь самое дорогое, что у тебя есть.
Пару раз моргаю, отгоняя подступившие слёзы. Вздыхаю, а затем невольно издаю смешок.
— Что? Серьезно? Я толкаю такую речь, а тебе смешно?
— В том то и дело.
— В чем?
— В том, что ты умеешь говорить подобное.
— Можно подумать я отбитый недоумок.
Я усмехаюсь.
— Нет. Можно подумать, что кто-то точно также скрывается за излюбленной маской.
— Не надо. — Его голос неожиданно приобретает суровые, ледяные нотки, словно иголочки, впивающиеся во все, что можно.
— Чего?.. — Едва задерживаю дыхание.
— Не обманывайся на мой счёт. Порой то, что кажется маской — оказывается истинным лицом.
— Прямо, как в типичном романе, где главная героиня пытается перевоспитывать плохого парня, — не могу удержаться от очередного сарказма, чувствуя иронию сложившейся ситуации.
Секунда — и мы оба прыскаем в голос. Я утыкаюсь ему в шею, чувствуя, как мурашки начинают бегать по коже.
— Мой тебе совет — заканчивай их читать и переходи на что-то более практичное.
Я фыркаю и едва отстраняюсь, чувствуя, как его лицо оказывается вблизи.
— Как ты узнал?..
— Что ты фанатка подобной литературы? — Он усмехается, и я чувствую его дыхание на своих губах. — Временами мне кажется, что я знаю тебя всю жизнь… — неожиданно произносит он, от чего мои губы складываются в удивлённое «о».
Между нами повисает молчание. Однако мы по-прежнему находимся слишком близко к друг другу. Так близко, что мое сердце снова начинает биться чаще положенного. В животе все скручивается в тугой узел. Я чувствую напряжение, повисшее в воздухе, но совершённого иного рода, далекого от враждебности.
Однако, когда в мыслях проносится долгожданный поцелуй, он неожиданно откашливается, шевельнувшись, и я поднимаюсь на ноги, понимая, что не могу больше находиться к нему так близко.