— Я все прекрасно расслышал, генерал. Госпожа Бонапарт осознала, в каком положении она находится, лишь вчера, увидев счет на сорок тысяч франков за перчатки.
— Что вы сказали?!.. — воскликнул Бонапарт.
— Я сказал: сорок тысяч франков за перчатки, генерал. Что поделать? Именно так обстоят дела. Вчера вечером госпожа Бонапарт вместе с госпожой Юло занималась подсчетами. Всю ночь она проплакала, и сегодня утром я застал ее в слезах.
— Что ж, пусть плачет! Пусть плачет от стыда, а лучше сказать, от угрызений совести! Сорок тысяч на перчатки!.. И за какое время?
— За год, — ответил Бурьенн.
— За год! Пропитание сорока семей!.. Бурьенн, я хочу видеть все эти счета.
— Когда?
— Немедленно. Сейчас восемь часов, на девять я назначил аудиенцию Кадудалю, так что у меня есть время. Немедленно, Бурьенн, немедленно!
— Вы правы, генерал, покончим с этим делом, раз уж мы занялись им.
— Принесите мне все счета! Но только все, слышите? Мы просмотрим их вместе.
— Бегу, генерал.
И Бурьенн действительно бегом кинулся вниз по лестнице, которая вела в покои г-жи Бонапарт.
Оставшись один, первый консул принялся мерить кабинет широкими шагами, сложив руки за спиной; плечо его при этом подергивалось, губы кривились, и он шептал:
— Я должен был вспомнить, что говорил мне Жюно у колодцев Массудии, должен был прислушаться к словам моих братьев, Жозефа и Люсьена, которые говорили, что мне не следует видеться с ней по возвращении. Но разве можно устоять перед Гортензией и Евгением! Милые дети! Только из-за них я вернулся к ней! О, развод! Я сохраню развод во Франции, хотя бы для того, чтобы расстаться с этой женщиной, которая не может родить мне наследника и разоряет меня!
— Ну, — сказал Бурьенн, входя, — шестьсот тысяч франков вас не разорят, а госпожа Бонапарт еще в том возрасте, когда вполне может родить вам сына, который лет через сорок унаследует от вас пожизненное консульство!
— Ты всегда на ее стороне, Бурьенн! — промолвил Бонапарт, так ущипнув секретаря за ухо, что тот вскрикнул.
— Что поделать, генерал, я всегда на стороне тех, кто красив, добр и слаб.
Бонапарт в бешенстве схватил пачку бумаг, принесенных Бурьенном, и начал судорожно комкать их руками. Затем, наугад выхватив один счет, он прочитал:
— Тридцать восемь шляп… за один месяц! Она что, надевает их по две в день?.. Перья цапли на тысячу восемьсот франков! Эспри на восемьсот франков!
Затем, с яростью отбросив этот счет, он перешел к другому:
— Парфюмерный магазин мадемуазель Мартен; три тысячи триста шесть франков за румяна, на тысячу семьсот сорок девять франков в одном только июне. Румяна по сто франков за баночку! Запомните это имя, Бурьенн! Эту негодяйку нужно отправить в Сен-Лазар. Мадемуазель Мартен, слышите?
— Да, генерал.
— А!.. Вот и платья. Господин Леруа… Прежде у нас были швеи, а сегодня портные для дам, это куда нравственней. Сто пятьдесят платьев за год, платьев на четыреста тысяч франков! Но если дело так пойдет, то скоро мы насчитаем долгов не на шестьсот тысяч франков, а на целый миллион, на миллион двести тысяч франков!
— О генерал, — живо откликнулся Бурьенн, — по некоторым счетам были внесены задатки.
— Три платья по пять тысяч франков!
— Да, — промолвил Бурьенн, — но вот есть шесть штук по пятьсот франков.
— Вы смеетесь, сударь? — спросил Бонапарт, нахмурив брови.
— Нет, генерал, я не смеюсь, но хочу сказать, что недостойно такого человека, как вы, распаляться из-за подобных пустяков.
— Вспомните Людовика Шестнадцатого, который был королем; вот кто распалялся, а ведь у него было двадцать пять миллионов по цивильному листу!
— Генерал, вы уже являетесь, а главное, будете являться, когда пожелаете, королем куда в большей степени, чем им был Людовик Шестнадцатый; а кроме того, согласитесь, Людовик Шестнадцатый был беден.
— Он был порядочный человек, сударь.
— Хотел бы я знать, что сказал бы первый консул, назови его порядочным человеком.
— Если бы, по крайней мере, за эти пять тысяч франков ей поставляли красивые платья времен Людовика Шестнадцатого, с воланами, фижмами, кринолинами, платья, на которые уходило по пятьдесят метров ткани, я бы еще это понял, но ведь в этих платьях прямого кроя женщины выглядят, как зонты в чехле.