В то воскресенье Алистер, против обыкновения довольно озабоченный, находился в своем кабинете центрального управления полиции, располагавшегося в верхней части города. Несмотря на выходной, он приехал в управление с каким-то баулом из мешковины и закрылся на ключ в своем кабинете, попросив дежурного офицера, чтобы его не беспокоили. Он развернул рогожку и выставил то, что в нее было завернуто, на столик напротив своего бюро, внимательно рассматривая теперь, когда его уже никто не сопровождал, то, что некоторое время назад реквизировал в еврейском квартале, в лавке по продаже драгоценностей и антиквариата. Речь шла о паре канделябров на три свечи каждый, из цельного серебра с инкрустированными вкраплениями из золота и рубинов. На подставке канделябров была выбита разделенная между ними надпись, которая, если поставить предметы рядом, образовывала фразу: «Aeterna Fidelitas, Shrinavar Singh, 1888»[57]. Шринавар Сингх был отцом и предшественником сегодняшнего раджи Гоалпара, а фраза о «верности навек», вне сомнения, говорила о верности английской Короне. Сама пара канделябров, стоимость которой ему было просто страшно вообразить, вне сомнения, была из губернаторского дворца. Подумав это, Алистер Смит ощутил, как спина его содрогнулась от холода. Он вновь упаковал канделябры в мешковину, крикнул дежурному, чтобы ему снарядили повозку и, в нарушение всех норм поведения и субординации, решил потревожить губернатора и отправиться этим воскресным днем к нему домой.
Энн и Дэвид находились в саду, наслаждаясь поздним полуденным ветром, несущим с собой влагу с реки. Слуга принес им чайный поднос с маленькими булочками для Энн и кувшином холодного лимонада для Дэвида. Он лежал, растянувшись в плетеном шезлонге, рядом с ним, у ножки стула на земле стоял стакан с лимонадом. Дэвид был занят чтением газеты Times of India, перескакивая с одной строчки на другую из-за полусонного состояния, в котором он пребывал, подобно коту, сладко растянувшемуся на солнце. Энн сидела на простом плетеном стуле, на столе рядом лежала, судя по всему, уже давно закрытая книга. Она слушала, как журчит река Брахмапутра, чьи священные воды, по ее убеждению, защищали и ее замужество, и эти волшебные мирные мгновения. Энн смотрела на мужа, несколько отвлеченно, но с нежностью и спокойствием, уже в тысячный раз сожалея про себя о том, что он не может дать ей сына, который сейчас гулял бы здесь и играл на травке, завершая своим присутствием идиллическую картину дня.
Прошло уже два с половиной года с тех пор, когда они приехали в Ассам. В начале их пребывания здесь время летело довольно быстро: Дэвид постоянно перемещался по штату, одержимый желанием все разузнать и организовать, что заставляло его подолгу находиться вне дома. Иногда Энн ездила вместе с ним, и тогда она уставала так же, как он, как и он чувствуя важность своего пребывания здесь. Она стала восхищаться им еще больше — его энергичностью, решимостью и самоотдачей, которую он вкладывал в каждое дело. Со временем их жизнь стала более размеренной, командировки Дэвида более редкими, и у них появилось больше времени для того, чтобы быть вместе в Гоалпаре, даже если он иногда и отсутствовал, уезжая к радже, когда тот находился в городе. Тогда, по ироничному, вперемешку с легким упреком замечанию Энн, у Дэвида открывался его «персональный сезон муссонов». Потом время стало течь чуть медленнее, и Энн уже начинала представлять себе, что через пару лет, Дэвида, может быть, переведут в другое место, и тогда она начинала гадать о том, что же готовит им будущее. Совершенно точно, он никогда не оставит Индию, а она никогда не оставит его. Но между одним назначением и другим у них, конечно же, будет время и возможность для того, чтобы поехать в по-прежнему неведомую для нее Англию, страну, которая являлась ее родиной, но только по крещению. Гоалпар тогда рассматривался бы ими как переходный период, период учебы и накопления опыта, а, кроме этого, также как время, в течение которого они, находясь вдали от семьи и друзей в Дели, сумели постепенно укрепить свои супружеские узы. Конечно же, здесь ей было более одиноко, потому что настоящих друзей она себе так и не завела. Для тех, с кем она иногда общалась, и для местных устоявшихся порядков она обладала чересчур уж либеральным взглядом на вещи. Энн была менее сдержанной и имела мало общего с другими женщинами колонии для того, чтобы вести с ними долгие беседы, разделять их вздохи, переживания, так и не высказанные вслух намеки и жалобы на монотонность супружеского существования. У Дэвида был штат, которым он управлял, ежедневные проблемы, которые приходилось решать, была охота, поездки по территории и, наконец, их мужские посиделки у раджи. Энн ничего подобного не имела. Она развлекала себя чтением, прогулками в саду. Самыми яркими моментами ее одиночества были сеансы массажа, который делала ей Ариза, ее служанка. Массаж выводил ее чувственность на новые безграничные просторы, и по ночам Дэвид собирал плоды ее контролируемого транса, каждый раз наслаждаясь и даже несколько опасаясь ее свободной, почти животной сексуальности. Никакая другая женщина в его жизни не была способна возбудить его так, как это делала Энн. И то, что она при этом являлась его законной супругой, было такой редкостью для тогдашнего общества, что Дэвид беспрестанно благодарил небеса за этот ниспосланный ему свыше дар.