Провожая взглядом стройную, удалявшуюся к дымчатой крепости бора фигурку лыжницы, я вдруг открыл для себя, что крылья ведь доступны каждому, кто обладает смелостью и мастерством в каком-нибудь деле.
— Коля, а ты можешь оттуда съехать? — услышал я вопрос, произнесенный вроде бы простодушно, но как-то слишком уж отчетливо.
— А ты — можешь? — резко спросил я у Марины.
Она вскинула бровки, выкатила серые глаза и чисто по-женски развела руками: дескать, при чем здесь я, и вообще не всем же быть такими, как эта, которая тебя заворожила.
Я оттолкнулся палками и покатил к подножию горы.
Больше всего мне было жалко лыжи. Отличные эстонские беговые лыжи, которые подарил мне ко дню рождения старший брат. Они же не годились для спуска с гор… Но ведь и у девчонки были обыкновенные, вовсе не слаломные лыжи.
Правда, у нее было еще и мастерство. Но не сразу же оно приходит! «Главное, — внушал я себе, восходя «елочкой» по склону, — все время следить за собственным центром тяжести. Весь секрет — в этом!»
Почти обессиленным взобрался я на вершину горы. Марина осталась маленькой темной запятой на снегу у реки. Она помахала мне рукой. А у меня под ногами были свежие оттиски лыж той девчонки. Ее след круто уходил вниз, взлетал на первой террасе, а дальше обрывался, появившись уже на горбе второй террасы, потом третьей, а дальше уже был неразличим. Еще дальше была река, где ждала моего подвига Марина, а за рекой табачного цвета бор, в котором где-то уверенно бежала на лыжах та отважная девчонка…
Я выровнял свои лыжи, вздохнул и оттолкнулся. Ветер загремел в ушах, ударил в лицо и сорвал с меня финскую шапку с козырьком. Этого оказалось достаточно. Сколько я ни внушал себе: «Главное — следить за центром тяжести и не трусить!» — тело вдруг как бы само решило позаботиться о самосохранении. Помимо воли я накренился влево и стал падать. Подогнулись колени, бедро чиркнуло по снегу. И меня закрутило, подкинуло, ударило о твердый наст. Кончилось тем, что я оказался лежащим ничком на снегу с распростертыми руками, с растянувшимися почти в шпагат ногами и носок правой лыжи врезался в обнажившийся живот, прочертив по нему ссадину.
Я открыл замки креплений и сбросил лыжи, к счастью оказавшиеся невредимыми. Держа их в руках, спустился до первой седловины, куда, проскакав мимо меня, закатилась моя шапка. Марина ждала внизу, не двигаясь. Только из-за нее я снова встал на лыжи.
Во второй раз я упал, уже пролетая мимо Марины. Я думал сделать разворот — эффектный, с веером снежных искр из-под лыж, но потерял равновесие, и вместо искр из-под моего бедра взлетели комья снега. Однако теперь я быстро вскочил на ноги.
Марина заливалась. Перегнулась от хохота, упершись локтями в колени и закрыв кулаками лицо. Потом подъехала ко мне с блестящими от слез глазами, с ямочками на румяных щеках, довольная, будто посмотрела кинокомедию.
— Ты настоящий Тони Зайлер[1], Коленька! — сказала она с насмешливым ободрением в голосе.
Если подумать спокойно, то ничего страшного не находишь в том, что показалось кому-то смешным. Вот смеялась надо мной Марина. Потому что, видно, в самом деле забавны были мои кувырки. И хохотала-то она уже после того, как, живой и невредимый, я поднялся. Так чего же, казалось бы, обижаться?..
Но я тогда прямо-таки вскипел. «Уж кто бы смеялся!» — думал я, мысленно сравнивая такую обыкновенную, заурядную Марину с той девчонкой.
— Да? — зловеще переспросил я, когда Марина назвала меня Тони Зайлером.
— Коль, ну не сердись! — уже ласково уговаривала Марина. — Честное слово, так было смешно, я просто не могла удержаться!
— Лишь бы на здоровье, — обронил я. — Смейся, мне не жалко. И вообще — я домой!
— Колька, ну ты просто глупый, честное слово! Мы же в бор собрались…
А я уже уходил от нее. Решимости придала та картина, которая представилась мне, когда Марина напомнила про бор: мы с ней плетемся по-крестьянски по лыжне, а навстречу длинными прокатами бежит та девчонка. И насмешливо оглядывает нас… К тому же все сильнее чувствовалась боль в бедре и саднила оцарапанная щека.
Пройдя немного, я обернулся: не тащится ли за мной Марина? А она уже приближалась к бору.
Еще две недели продолжались зимние каникулы. И почти все время сохранялась солнечная, звонкая погода. Казалось, вот-вот лыжи сами выломятся из тесноты кладовки, подхватят меня под руки и поведут на лыжню в бор. Мне так хотелось на ту лыжню, ведь я отчетливо — будто цветную фотокарточку перед глазами держал — помнил бледное, остро стесанное к подбородку лицо, разлет бровей, длинные прорези темных глаз и распластавшиеся в крылья волосы девчонки в свитере с оранжевыми полосами.