Последние годы своей жизни Борис Борисович Божнев жил в Марселе, в семье художника-примитивиста Жильберта Пастора, изредка встречаясь с Э.М.Каминер во время ее коротких летних визитов во Францию. Умер Божнев 24 декабря 1969 года от последствий тяжелого гриппа.
* * *
Когда-то, получив письмо от Бронислава Сосинского, в котором тот обмолвился фразой: «Живем мы, слава Богу, в славную эпоху — эпоху Пикассо и Лe Корбюзье», — Божнев возмущенно написал в ответ: «И как перо Ваше поднялось написать такую чушь: ведь мы живем в эпоху… Божнева!» И то знает, может быть, он был прав. Во всяком случае наше сумасшедшее время крушения казавшихся незыблемыми ценностей и авторитетов, строгих переоценок привычных литературных имен и устоявшихся репутаций – зыбкое время неожиданных открытий и разочарований, утрат и приобретений, с полным правом можно назвать «эпохой Божнева» – поэта, не рассчитывавшего на прижизненную славу и признание, но сквозь мертвенную пустоту, окружавшую его унылыми десятилетиями, провидевшего живой отклик «провиденциального собеседника», – одинокого чудака, упрямо верившего в бессмертие божественно-бесполезных творений своего дивного дара.
БОРЬБА ЗА НЕСУЩЕСТВОВАНЬЕ (1925)
ГАНСУ АНДЕРСЕНУ
ЧАРЛЬЗУ ДИКЕНСУ
ФРАНСИСУ ЖАММУ
«Уж был в тумане облик Отчий…»
Уж был в тумане облик Отчий.
Предсмертная пронзила дрожь,
Когда раскрыл великий зодчий
Свой мудрый и простой чертеж.
Он снова спас меня от смерти,
Благой и благосклонный друг,
И точным циркулем он чертит
Мой тесный бесконечный круг.
И я, ликующий безмерно,
Вошел и, став в своем кругу,
Смотрю на этот контур древний –
На плоскость, хорду и дугу.
Сменяя смертное томленье
На крепкий труд великих дней, –
Не нас, не нас страшит паденье
И грохот мировых камней.
И я, начавши созиданье,
Его продолжу средь высот,
И тяжкое земное зданье
Свой купол к небу вознесет.
О, будь не милостив, но строже,
И дай свой замысел постичь –
Для будущей храмины Божьей
Я – первый праведный кирпич
«Я осудил себя единогласно…»
Я осудил себя единогласно…
О, с приговором моего суда,
Душа моя, согласна ты, – согласна…
Душа моя, ты мне прощаешь, – да…
На годы осудив себя, на годы,
Я думал: цепи до крови натрут…
Душа моя, все ширится свобода,
Все легче и все плодотворней труд.
«И капли слез мешают видеть мир…»
И капли слез мешают видеть мир,
Но мир иной провидится чрез плачи –
Ни я, ни ты, никто не будет сир,
Увидя мир сквозь капли слез незрячих.
Пусть воздух и света пелены
От нас скрывают лица, вещи, тени –
В незрячей капле запечатлены
Вся вещь и все лицо без средостений.
Пусть видишь ты, взглянув на вещь, на ту,
Объем и плоскость, и углы тупые –
Ведь плачущий ты смотришь в темноту,
В которую не смотрят и слепые.
Пусть веки мы смежим еще не раз,
Отягощенные и налитые болью –
Ведь темнота целительна для глаз,
Когда глаза сочатся слезной солью.
Вот почему, мой друг, когда-нибудь
Ты улыбнешься мне непринужденно.
А я скажу – поверь, и не забудь,
Что всякая печаль слепорожденна.
Что капли слез мешают видеть мир,
Но мир иной провидится чрез плачи,
И что никто, никто не будет сир,
Увидя мир сквозь капли слез незрячих.
«Не пишется сегодня… и не надо…»
Не пишется сегодня… и не надо…
Но я подумал, Музе вопреки:
Мы для стихов, как грешники для ада, –
И вот уже четыре есть строки.
А пятая – всем праведникам в мире…
Шестая – о, взгляните же сюда…
Седьмая – мы терзаемся на лире…
Вот восемь строк для страшного суда.