— Моя госпожа, можем ли мы сейчас покинуть это место? — осторожно спросил он, предоставляя мне право выбора этим вопросом.
Я закрыла глаза и, обездвиженная апатией к жизни, опустила голову на его плечо. Генерал не торопил меня с ответом, его молчаливая преданность не смела выказать неуважение ко мне даже малейшим проблеском нетерпения.
— А куда мы пойдем, Ян?.. — хрипло спросила я, но, по сути, его ответ меня вовсе не интересовал.
— Я помогу вам подняться в ваши покои, а Дхе-Фортис позаботятся о вас.
— Не хочу, — это больше было похоже не на отсутствие интереса, а на мольбу. Этой короткой фразой я молила, чтобы меня оставили в этом месте и позволили умереть вслед за супругом.
Жестом генерал подозвал Дхе-Фортис, я поняла это по легкой поступи за спиной и окутывающему меня туману насылаемого магией сна. А дальше пустота. Меня просто погрузили в некое беспространство, тихое, не нарушающее моего траура, уважающее мою скорбь.
* * *
Мои дни наполнили глухим беспамятством. Я не знала, что сон, что явь, только по щемящей тоске в груди понимала, в какой момент мне не следует вслух заикаться о боли внутри меня. Никто из окружающих меня людей не собирался позволить мне скорбеть: одни по жестокости, другие — из страха. Впервые в моей жизни настал тот час, когда даже рядом с самыми близкими людьми я была безнадежно одинока — какая отличная месть для той, что вонзила нож в сердце собственного мужа…
Почему же все дошло до такого, Элейн?.. Элейн? Элейн… Ха-а, это как же нужно было сродниться с этим лживым именем, с этой лживой судьбой, чтобы даже в разговоре с собственной совестью да без свидетелей искренне принимать себя за другого человека? Разве не с тех самых пор все пошло наперекосяк, когда я позволила чужой тягостной доле сменить мою вполне ясную, паршивую, но имеющую право на смерть?
Какие у меня были причины, чтобы играть роль великой Элейн?! Какую пропагандистскую нелепицу я приняла однажды за благороднейшую миссию, и почему эта миссия вдруг стала моей именно для меня?! Мало ли что хотело окружение, да кто бы там ни был, с какой стати я расплатилась за спасение собственной жизни своей же судьбой?! В тот день, на Сигильских равнинах, я могла умереть пусть не быстро, но наверняка. А теперь что? Теперь я не имею видов на смерть, пока не позволят мне мои правители, те, кому я сама, согнувшись в низком от слепой преданности поклоне, сложила в руки договор одностороннего, бесправного, вечного рабства.
Смерть меня по итогу непременно настигнет, но только в худших мучениях, гораздо более страшных и длительных, и явно только после того, как из меня выжмут все, что планировали выжать мои кукловоды. Но поистине наводит ужас на мое сердце то, что отныне мой путь до самой кончины будет сложен из никчемных, безрадостных действий во благо кого-то и чего-то совершенно от меня далекого. Неужели я стала королевой Элейн для того, чтобы таким изощренным способом вернуться к рабским кандалам Рейны?
— Элейн, новости плохие, — сказала Арин, та, кто легко мог вторгнуться в мое запретное для всех прочих одиночество.
— Иди и сообщи их кому-то другому, — бесцветно сказала я, не желая отпускать унылые размышления о своих будущих днях.
— Я не могу другому — ты моя королева.
Я устало откинула голову на стену позади себя и смежила веки, мечтая, чтобы все эти неугомонные в своей преданности люди оставили меня в покое. Северный ветер жестоко срывал безмятежность с моих траурных подолов, и их шелковая гладь вздрагивала, теряя свое благородство в грубых ледяных порывах. Моя левая щека до онемения замерзла от пощечин, что доставались моему мокрому то ли от снега, то ли от слез лицу. Отдавая морозному воздуху Рисхеэли остатки своего тепла, я выдохнула:
— Найди Седжала, он коронует новую для тебя.
— Я, по-твоему, такая дешевка, что буду раз в пятилетие присягать на верность новой королеве? — недовольно цокнула Арин, напрочь игнорируя мое горе. — Тот ритуал в Вейоне, когда было объявлено о гибели короля Эдмунда, был не односторонней присягой, знаешь ли. Думаешь, я стала бы клясться в верности той, которая взамен не отплатит тем же? Ты нарушаешь обет.
Глупая Арин, глупые одухотворяющие речи, глупые надежды вразумить меня, когда б все это в один миг и безвозвратно уже потеряло для меня всякую значимость. Я больше не собиралась исполнять клятвы, что давала чести, и уж тем более приносить новые.