Хейнин, которому наконец дали слово, дали преподнести это слово медленно и уверенно, смакуя каждый нерв нашего самообладания, по которому он шел своей кривой, рубленой походкой. Его не интересовали причины моей кардинальной перемены — Хейнину не было дела до чувств, в его приоритеты входили совершенно другие вещи и другие понятия, а потому он с самым искренним безразличием выдал эту оду цинизму:
— Все, кто должен был умереть — мертвы, все, кто должен был выжить — живы. Подними голову, королева, и выйди на защиту того, что давала клятву защищать. Над миром людей нависла угроза, которую столько лет сдерживал твой супруг, но ее наступление остановить был не в силах.
— Великий Король мира людей остановить не мог, а я смогу? — вела диалог я в той же плоскости, что задал Хейнин, желая прояснить все цели этого загадочного слуги Кхаана через его размышления вслух.
— У каждого своя роль, королева Элейн. И своя очередность, — его слова несли слишком пренебрежительный посыл для той строго уважительной интонации, в которую он их облек.
— Только сейчас я вдруг поняла, что ты всегда вел себя вот так. Ты был одержим спасением этого чертового мира, но оставался абсолютно холоден к тем, кто этот мир спасает… Хейнин, это ты, именно ты, своей лживо-заботливой преданностью взрастил Кхаана как самое могущественное оружие, это ты воспитал в нем бесчувственного зверя. Сейчас ты напутствуешь меня перед битвой, которая нужна тебе, но соберет богатый урожай из наших душ. Так же, как ты не поскупился жизнью Нантары и ее нерожденного малыша, убивая, чтобы сохранить тайну ключевого из пророчеств.
Я нарочно вскрыла больное нутро Седжала. Я нарочно хотела сделать ему больно. Между нами, участниками этого проклятья, может быть ненависть, но не может быть недосказанного. Если ненавидеть, то открыто, чтобы в нужный час, в час принятия решения убить или пощадить тебе не пришлось судить за вынутый из-за пазухи камень. Сегодня мы все проясним, иначе нам никогда не сдвинуться с этого места, а тянуть время для меня теперь хуже смерти.
— Ваше обвинение ошибочно в случае с четвертой пророчицей, моя королева. Я не причастен к смерти Нантары.
— Если не ты, то кто? — скривившись сомнением, произнесла я, потому что внутри у меня возникло явное противоречие. Хейнин был слишком самодостаточен, чтобы лгать, при этом я не видела причин верить ему, потому что убивать Нантару больше было некому.
— Мне не дано этого знать. Я не всесилен, — просто развел руками преданный слуга моего мужа. Снова он не парировал, а просто повторял о своей непричастности.
— Каким образом ты оказался рядом с Нантарой, когда она умирала? Я видел своими глазами! Думаешь, я поверю, что это случайность? — утробно прорычал Монах, сдерживая до тряски беснующуюся в его теле ненависть. — На твоих руках была ее кровь!
Взгляд Седжала стихийно воспламенился, предупреждая врага об опасности, но под воздействием сильной воли и безграничной человеческой мудрости, которые Монах приобрел за свою нелегкую отшельническую жизнь, яростный огонь ненависти был почти сразу потушен тихими, целительными потоками смирения. Седжал снова стал привычным собой — смертельно уставшим от своей судьбы человеком. Он так хотел бы за все страдания взыскать с Хейнина, иметь хотя бы шанс поквитаться с ним за прошлое, но вновь в угоду этой проклятой стези, стези проводника пророчеств, должен был скрыть свои раны, гниющие в гангренах ненависти бесконечно много лет. Выталкивая каждое слово, будто сгустки крови из изрезанного болью нутра, Седжал произнес:
— Церемониальный клинок, он был в твоих руках.
Хейнин остался безучастен к любой проявленной Монахом эмоции. Он не показывал безразличие, он лишь вновь остался отстраненным. Похоже, его сухое, чуждое ко всему человеческому сердце было рождено только для того, чтобы качать кровь по организму.
— Четвертая провидица умерла бы все равно. Даже если бы я успел прибыть вовремя, то не смог бы остановить ее гибель.
— Кто это был? — настороженно спросила я, силясь не упустить подсознательно что-то очень важное.
— Я не видел его лица, но по его ауре понял, что он крайне силен. Даже владыка Кхаан не совладал бы с ним, по крайней мере, не в том своем пока весьма ограниченном могуществе.
— Это темный маг? — обратила свой вопрос ко всем нам Арин.