Их терпеливое, упрямое стремление быть хоть в чем-то полезными не раз придавало мне мужества. Я смотрела на этих беспомощных, не способных постоять за себя женщин и заряжалась их храбростью не просто делать все от них зависящее здесь и сейчас, но непреложно верить в то, что завтрашний день будет лучше вчерашнего. Для меня, прошедшей столько смертельных битв и повидавшей такое количество ужасающих вещей, эти слабые женщины стали наглядным примером несгибаемой силы духа, к которому в момент отчаяния я обращалась за верой.
Так было со всеми, кроме Сары. Ее участь оставалась самой незавидной, но не потому что я наказала ее за выходку с ножом, нет. Сара была глубоко и безвозвратно поражена горем ввиду своих личных чувств к владыке, от которых она не смогла отказаться даже ценой своего рассудка. Сперва она находилась под замком за попытку причинить мне вред, а позже ее оставили взаперти, чтобы она не причинила вреда себе.
С каждым днем любимица Кхаана увядала все больше. Ее красота истощалась ее же безумием. Она исхудала, в постоянных безутешных метаниях из одного угла комнаты в другой по наитию больной души. Ее красивые каштановые волосы очень быстро потускнели, а в моменты внутренней агонии Сара, не щадя, выдирала их целыми клоками, и в конце концов, нам пришлось состричь то, что от них осталось. Некогда полные алые губы теперь были покрыты трещинами и ранками от постоянных укусов, а выразительные карие глаза потеряли былую игривость, словно вместе со слезами по владыке они выплакали все счастье прошлых дней, возврата к которым для Сары больше никогда не случится.
Я велела относиться к обезумевшей с пониманием и окружить заботой, в которой она теперь нуждалась пожизненно. Так положение этой потерявшей рассудок женщины нашло сострадание в сердце каждого из нас. С большим терпением за ней ухаживали все, кто был на тот момент свободен от войны. Но самым странным оставалось то, что в часы особо острых приступов деменции, когда ни одно снадобье не могло унять ее душевных терзаний, она находила утешение рядом со мной. Та, которая была повинна в разрушении ее счастливого мира, стала единственным лекарством для потерявшейся в гулких лабиринтах безумия.
В бессонные часы передышки между сражениями я подолгу сидела в ее комнате и успокаивала бурю, что бросала душу несчастной по волнам смятения и страха. Сара сворачивалась калачиком на моих ногах, роняя немые слезы и вздрагивая от холода одиночества, на которое ее обрекло сумасшествие. Ни она, ни я — мы больше не испытывали взаимной враждебности, нынешнее чувство по отношению друг к друг было еще более жестоким. Жалость…
— Пожалуйста, уведи и накорми ребенка, — сглатывая ком в горле, попросила я. Бросив взгляд на не перестающего разбивать лоб в бесконечных поклонах жителя Юстаса, добавила: — И малахольного прихвати…
— Будет сделано, Ваше Величество, — мягко ответила Жаннин и едва качнула головой, демонстрируя то ли покорность, то ли почтение.
Теперь, когда в зале не осталось ни чужаков, ни слабовольных, каждый из нас мог проявить скудные эмоции и полное бессилие, вот только никто не знал, с чего из этого начать.
— Это то самое пророчество? Ради него мы преданно оттягивали свои смерти? — спокойно спросила я у Хейнина, стоявшего напротив, по другую сторону стола.
— Как минимум, одно из них, — коряво перемещая вес своего изуродованного шрамами тела на другую ногу, высказался слуга Кхаана.
— Надеюсь, что одно из них, — перефразировала Арин, не желая признавать худший исход. — Только вот как нам узнать наверняка?..
— Похоже, мы и так это знаем. Достаточно глянуть на разломы по всему Хагейту и полчища нечисти, неустанно карабкающихся из-под земли в наш мир, — со злостью на ситуацию, в которой мы оказались, несмотря на непосильные, многолетние, совместные старания, выплюнул Монах.
— Нет! Это не так! — рявкнула я, запрещая присутствующим даже думать о том, что мой муж пожертвовал всем напрасно.
Я не просто храбрилась сейчас, я старалась разделить сердце с разумом и мыслить без оглядки на эмоции. Это было чертовски трудно в такой момент, когда очередное пророчество, чью суть невозможно трактовать двусмысленно, сулило тебе долгую и мучительную жизнь. И, как ни странно, единственным отрезвляющим фактором была мысль о том, что самое глупое в нашей ситуации — паниковать. Что толку от истерики, если секира смерти еще не занесена над твоей головой?! Так ты достойно не сможешь встретить эту падлюку, потому что вскоре трусливо затянешь на своей шее петлю, только б унять трясущиеся без остановки поджилки.