Последний обломок гнилого сердца я оставляю в Циэре, чтобы вернуться вместе с тихой старостью к своим истокам. Моя вечность давно позади, и я не хочу ее продолжать, да и не могу. Чары, поддерживавшие бесконечность жизни, давно мертвы во мне, а те их крохи, что остались, я много лет назад завещала человеку, чья участь — довести дело до конца…
Я не могу ничего изменить, ведь в этой действительности мне дано лишь исполнять, даже если все сделанное мной приносит одни только разрушения. Нет смысла уносить эту тайну в могилу, когда б после моей смерти она должна вновь стать чьим-то бременем, и потому я передаю содержание второго в цепи событий пророчества: «Род Угвура должен существовать, пока не будет восстановлено то, что ныне разбито и предано земле. Превозмогая ненависть и воспоминания, дай жизнь тому, кому суждено стать родоначальником королей и предком того из них, который однажды закончит начатое…»
Монах водил пальцем по строкам аккуратного, убористого почерка. Я остановила его руку, когда та поравнялась с какой-то заметкой на полях, судя по всему, сделанной намного позднее, чем сам текст.
— Что здесь сказано? — спросила я, разглядывая необычные символы и линии.
Монах поднял глаза на меня и выдохнул ответ:
— Это имя.
— Потомка? — переспросила я, чувствуя, как постепенное понимание происходящего шокирует меня. — Здесь указано имя избранного потомка?..
— Да, — твердо ответил Седжал, у которого уже было некоторое время на то, чтобы смириться с пришедшим знанием.
— Кхаан, — я уже даже не спрашивала и, наверное, не ждала подтверждения. Хмыкнув собственной удаче, я тихо сплюнула пару неприличных слов под ноги… — Кхаан потомок Угвура. Тот, кто призван в этот мир в качестве вселенского зла, мой муж. Теперь мне понятно, почему Шеограт назвал его непризнанным богом тьмы.
— А чтобы его признали, король Кхаан должен собрать сердце предка и, обретя его величие. Твой супруг действительно задался целью стать высшим злом этого мира.
Сказать, что я внутренне бесилась от осознания собственных глупости, никчемности и прочих уничижительных характеристик моего нынешнего положения. А когда представила наслаждающегося зрелищем Кхаана, как идиотка-жена с умным видом пытается разглядеть за деревьями лес, вообще чуть не взорвалась.
— Вот мне только одно интересно, какого черта, зная всю мощь Угвура и его жестокость, как Шаэлин вообще решилась на исполнение этого пророчества?
— Знал бы я, и эта война уже давно бы шла по нашим правилам… — потер виски Седжал.
Было видно, как его злит собственная беспомощность, ведь чем больше мы узнавали, тем больше понимали, как далеки от истины. На лице Монаха проступало напряжение от безостановочного и очень интенсивного мыслительного процесса, который все стремился постичь то, что давным-давно постигли наши соперники.
Складывалось ощущение, что кроме ощущения у нас вообще ничего не складывается. Словно пребывая в непроглядной темноте, мы инстинктивно пытались открыть глаза шире. Наивно полагая, что сможем увидеть монумент истины, мы всякий раз натыкались лишь на бесформенные его обломки, от которых только путаница и непроходящее ощущения собственной глупости, никчемности.
— Равновесие зачем-то запустило цепь пророчеств, исполнение которых приведет к падению мира живых и гибели людей, — рассуждал Седжал, снова нахмурив густые брови.
— Монах, ты сейчас паникуешь? — пристыдила я своего всегда уравновешенного наставника. — Прекрасно же понимаешь, что мы слишком мало знаем, чтобы делать выводы. В конце концов, нам ведь известны не все части предшествующих пророчеств, и это не говоря уже о главном.
— Нет, я не паникую. Я злюсь, Элейн, ведь теперь мы можем с полной уверенностью говорить, что Кхаану доподлинно известно содержание главного пророчества. Причем с самого начала, с момента, когда он готовился занять трон Аграахона, — сказал Монах, признавая, что в руке моего супруга всегда только козыри против наших — неизменно, неизбежно низших мастей.